Александр Шеллер-Михайлов - Лес рубят - щепки летят

— То-то я все видела, что наш Флегонт Матвеевич с Антошей шепчутся, — сообразила Марья Дмитриевна. — Они ведь, батюшка, совсем друзьями стали. Тайны у них разные, разговоры длинные такие заведут, что и не переслушаешь… Антоша-то его понимает, — шепнула она Александру Флегонтовичу. — Мы и не разберем, а Антоша все понимает.

Александр Прохоров не слушал болтовни Марьи Дмитриевны и нетерпеливо ждал прихода Катерины Александровны. Уже стемнело, когда послышались торопливые шаги Антона. Александр вскочил и выбежал в переднюю.

— Саша! — послышался слабый крик.

— Милая! — слышался мужской голос.

И затем все стихло. Потом послышалось, что кто-то плачет.

— О чем же? ведь я здесь, с тобой? — шептал мужской голос.

Катерина Александровна и Александр тихо вошли в комнату Марьи Дмитриевны и сели. Они, казалось, забыли весь мир и помнили только одно, что они вместе, вместе — навсегда.

С этого дня вся семья повеселела, как будто ожила. Впервые все ее члены чувствовали себя вполне счастливыми, и только Марья Дмитриевна порою вздыхала, что один ее ненаглядный Миша, приехавший к ней, скоро опять уедет в другой город по окончании вакаций. Александр Прохоров хлопотал о переводе на службу в Петербург. При помощи Левашова, радушно встретившего своего прежнего ученика, эти хлопоты увенчались успехом. Затем начались заботы о найме лучшей и более удобной квартиры. Не без сожаления покидала семья свой старый угол, где переживались и радости и горе, где каждый уголок будил различные воспоминания. Софья Андреевна, заметив по сияющему лицу Катерины Александровны, что с последней случилось что-то необыкновенное, допросила ее о случившемся. Молодая девушка не сочла нужным скрывать свою радость и сказала, что к ней приехал ее лучший друг, ее жених.

— Вы познакомьте нас с ним, — попросила Софья Андреевна.

— Он будет очень рад познакомиться с вами, — ответила Катерина Александровна. — У него почти нет никого знакомых, вас же он знает по моим рассказам.

— Но, право, жаль, что он приехал, — ласково произнесла Софья Андреевна. — Я ведь большая эгоистка и мне досадно, что он похитит вас у меня.

— Похитит? — рассмеялась Катерина Александровна. — Зачем? Я останусь здесь по-прежнему.

— Но ведь замужние не могут быть помощницами.

— Я не тороплюсь свадьбой.

— Как? Не торопитесь свадьбой? — изумилась Софья Андреевна. — И вы говорите, что вы его страстно любите!

Катерина Александровна улыбнулась.

— Да, страстно люблю и не тороплюсь свадьбой. Я буду служить, покуда можно служить… Теперь мне еще неудобно выйти из приюта. Я могу еще принести здесь пользу и сверх того я еще не настолько приготовилась, чтобы приняться за другое дело… Досадно, право, что глупые приютские правила не позволяют служить здесь замужним…

— Ну, я на вашем месте позабыла бы все расчеты и вышла бы поскорее замуж, — заметила Софья Андреевна. — Я не понимаю любви, которая может подчиняться требованиям рассудка…

Катерина Александровна усмехнулась и промолчала. Ей казалось, что Софья Андреевна не права. Выражение ее лица было настолько светло и ясно, что нельзя было сомневаться в том, что она не чувствует особенной грусти по случаю необходимости отложить свадьбу. Подобно Софье Андреевне, Марья Дмитриевна также обратилась к дочери с подобным же вопросом.

— Как же, Катюша, со свадьбой-то? — спросила она. — Скоро думаете повенчаться?

— Нет, мама, мы еще об этом не думали, — ответила Катерина Александровна. — Саша покуда будет приготовляться к академии, и ему нельзя жениться. Мне также нельзя выйти замуж, покуда я в приюте…

— Так как же, голубка? — изумилась и опечалилась Марья Дмитриевна. — Ведь теперь он не ребенок, неловко жить нам вместе, люди станут пересуживать…

— Мама, мне нет никакого дела до толков…

— Это так, маточка! На всякое чиханье не наздравствуешъся… Была бы своя совесть чиста… А все же и болтать не запретишь… Ославят честную девушку, глаза будет стыдно показать на улицу…

— Не бойтесь, мама! Пусть говорят, что хотят. Я делаю так, как можно, как позволяют обстоятельства, а до праздных толков, до людских соображений мне нет дела. Не учил меня никто прежде, а теперь уже поздно учить…

— И сама-то ты истомишься! Годы-то уходят. Теперь бы и пожить в семейных радостях…

— О, что касается до меня, до моего счастия, то я вполне счастлива и не тороплюсь выйти замуж…

— Ну, дай бог, дай бог! — перекрестилась Марья Дмитриевна со вздохом. — Конечно, он хороший человек, не погубит тебя… А все же страшно. Он моложе тебя, здесь народу-то много, влюбиться может в другую…

Катерина Александровна засмеялась веселым, беспечным смехом.

— Пусть влюбляется, мама! Лучше пусть теперь влюбится, чем после свадьбы!

— Ну, ты этого не говори! Женится, так уж тогда — конец!

Катерина Александровна усмехнулась и не ответила ничего. Она ясно видела, что ей будет трудно объяснить матери свои мысли. Она просто поспешила успокоить Марью Дмитриевну насчет того, что Александр ни в кого не влюбится, не бросит ее до свадьбы, не погубит ее. Старуха повздыхала и согласилась с дочерью, говоря, что «одна надежда ни защитника сирот, что он не оставит бедных». Этим объяснением прекратились дальнейшие расспросы Марьи Дмитриевны, и она снова занялась своим хозяйством, шитьем и мелочными заботами, не обращая внимания на отношения дочери и молодого Прохорова. Иногда она даже с умилением говорила, что они «ровно брат и сестра», что они, «как голубки, воркуют», что они, «как дети малые, дружны». Действительно дружба молодых людей была искренняя и прочная. Не было ни одного плана, ни одной надежды, ни одного желания, которые не обсуждались бы ими вместе. Мелкие различия во взглядах на вещи мало-помалу сглаживались; сведения, недостающие одной единице этой пары, пополнялись другой единицей; не решенные одним умом вопросы решались общими силами. Никакие уроки не могли быть так полезны этим молодым людям, как их дружба, и они имели право сказать, что они узнали по опыту, что ум — хорошо, а два — лучше того. Иногда Катерина Александровна шутя говорила Александру:

— Знаешь ли, мне кажется, что мы теперь только знакомимся друг с другом. Прежде ты поклонялся мне, я позволяла обожать себя, а теперь мы начинаем всматриваться друг в друга.

— Смотри, не найди каких-нибудь недостатков во мне и не отвернись, — шутил он.

— Нет, ты мне кажешься еще лучше, когда я подошла к тебе поближе.

Порой он делал серьезное лицо и говорил ей:

— Ну, не угодно ли приниматься за уроки, время уходит, а вам пора доучиться.

— Ты, пожалуйста, не важничай, я и без тебя могу учиться; недаром же я сама наставница детей, — смеялась она, принимаясь за книгу.