Александр Шеллер-Михайлов - Лес рубят - щепки летят

Александр Прохоров на минуту замолчал и, кажется, ждал возражений, но их никто не делал.

— Вы, кажется, соглашаетесь со мной? — спросил он задумавшуюся Софью Андреевну.

— Я? Нет! — быстро ответила она, встряхнув головой. — Вам легко все это говорить, потому что у вас не было этого прошлого, а мне и всем другим, у кого оно было, нелегко расстаться с ним.

— А все-таки расстанутся, — ответил Александр Прохоров. — Обстоятельства заставят расстаться. Бесполезное искусство и дорогие наслаждения поддерживаются только рабством, крепостничеством, крайним перевесом богатства одних над богатством других.

— Ну, это еще не скоро кончится!

— Очень жаль, но все же можно твердо верить, что это кончится когда-нибудь. В противном случае не стоило бы честно жить, честно работать.

В комнате на несколько минут настало молчание. Вдруг Софья Андреевна подняла голову и обратилась к Александру Прохорову.

— А знаете ли, какие мысли бродили в моей голове теперь? — проговорила она.

— Вам хотелось бы теперь потанцевать на каком-нибудь шумном балу? — улыбнулся Александр Прохоров.

— Ну, вот выдумали! — засмеялась она. — Будто уж я только о балах и думаю!.. Нет! Мне пришла в голову странная мысль: мне показалось, что если бы в наших руках была власть, если бы мы были общественными деятелями, то вы и Катерина Александровна прежде всего истребили бы все то, чем жили, чем дорожим мы. Вы разбили бы наших кумиров, вы сорвали бы наши дорогие украшения, вы обратили бы наши залы в рабочие комнаты, в лазареты, в приюты, в школы и засадили бы нас за какие-нибудь ткацкие станки. — Мою бабушку сделали бы надзирательницей в мастерской, а меня ткачихой…

— О, да у вас очень живая фантазия! — засмеялся Александр Прохоров.

— Вы похожи на пришельцев в цветущий уголок земли из другого конца света, — продолжала Софья Андреевна, — пришельцев, которые не знают ни радостей, ни священных преданий, ни теплых воспоминаний этой страны и которые не трогают в ней ничего, беспечно беседуют с ее обитателями только потому, что у них еще нет силы, что их еще мало. Но как только явится у них сила, как только увеличится их число — они бросятся на все и сотрут с лица земли все, что было дорого коренным обитателям этой страны…

— Картина красивая, — усмехнулся Александр Прохоров, — только, к сожалению, неверная. Мы действительно должны казаться вам какими-то выходцами из другого мира. Но это только потому так кажется вам, что вы за шумом балов, за рукоплесканиями театров, за цветами своих наследственных гостиных не замечали, что мы живем рядом с вами, что мы, пожалуй, даже прежде вас поселились в этой же стране, бросив в нее первое хлебное зерно. Мы только жили различной жизнью, непохожей на вашу жизнь. Теперь мы, среди черного труда, успели кое-как образовать себя, поднялись до вас и столкнулись вместе; мы отрицаем часть того, чем дорожите вы, и вам кажется, что мы ваши враги, что мы хотим разрушить все дорогое вам. Вы ошибаетесь: мы просто хотим указать вам, что в вашем прошлом есть много дурных привычек, опасных стремлений, которыми вы дорожите, как дети иногда дорожат каким-нибудь красивым, но ядовитым цветком; мы предлагаем вам бросить этот цветок и в то же время указываем вам, что и в вашем прошлом есть прекрасные стороны жизни, общие с нашей жизнью, и что именно этим сторонам принадлежит будущее.

— Однако вы порядочный идеалист, — шутливо заметил кто-то из мужчин. — Вы все заботитесь о будущем, о потомстве…

— Ну, в идеализме-то я не грешен, — ответил Александр Прохоров, взглянув на вмешавшегося в разговор господина. — Разве это идеализм, если я считаю нелепым заниматься раздуванием мыльного пузыря, который при всех моих усилиях лопнет, и считаю разумным уход за растением, которое в конце концов даст хорошие плоды?

— Которых вы не будете кушать? — вставил собеседник.

— Ну, этого я не знаю. Даром пророчества не обладаю. Я знаю только одно, что мыльный пузырь не даст ни при каких условиях никаких плодов и лопнет непременно, а относительно растения я знаю, что оно даст плоды; кто их будет есть, это, конечно, неизвестно: оно может вырасти быстро, я могу прожить долго и дожить до появления плодов. Может случиться и иначе, но живой живое и думает. Если бы я знал, что я умру завтра, то я, конечно, не стал бы заниматься никакими сажаниями цветов, а пошел бы исповедоваться и приобщаться святых тайн, написал бы духовное завещание и заказал бы себе саван и гроб…

— Примерный христианин! — засмеялась Аделаида Николаевна.

— Нет, я еще не отстану от вас, — промолвила Софья Андреевна. — Покуда вы еще не умерли, скажите, что бы вы сделали, если бы нашли в руках ребенка ядовитый цветок и если бы ребенок не отдал вам его добровольно?

— Я отнял бы этот цветок силой, — ответил Александр Прохоров.

— Ну, это я так и знала!.. А теперь не худо бы насладиться чуждыми вам наслаждениями наших предков, — промолвила Софья Андреевна и обратилась к Аделаиде Николаевне: — Спой, Адель, что-нибудь.

Аделаида Николаевна встала и направилась к роялю.

— Это будет наказание вам, — сказала Софья Андреевна.

— Я очень люблю музыку и пение, — ответил Александр Прохоров.

— Любите? — изумилась Софья Андреевна.

— Очень, и жалею только об одном, что хорошая музыка и хорошее пение слишком дорого стоят массам, хотя они и не наслаждаются ни хорошею музыкой, ни хорошим пением.

Аделаида Николаевна запела какой-то романс. Все замолчали. Потом певицу сменил кто-то из мужчин. Софья Андреевна сама села за фортепьяно и заиграла увертюру из «Вильгельма Телля».

— Это для вас! — весело крикнула она через залу Александру Прохорову.

Едва замолкли звуки россиниевской музыки, как в гостиной загремел какой-то бравурный, увлекательный вальс.

— Танцуйте же, дети! — крикнула Софья Андреевна.

По гостиной понеслись две пары, и где-то опрокинулся стул, задетый развевающимся платьем одной из танцующих.

— А вы что же не танцуете? — звонко спросила Софья Андреевна у Александра Прохорова.

— Хотите узнать мои способности по этой части? — засмеялся он. — Извольте.

Он сделал два тура вальса.

— А вы, милочка? — обратилась Софья Андреевна к Катерине Александровне.

— А меня даже и танцевать не учили, — ответила Катерина Александровна. — Я буду воевать даже и против танцев, а то, пожалуй, кто-нибудь похитит Александра на моей собственной свадьбе.

Общество оживилось и отдалось совершенно беспечно молодому веселью. Софья Андреевна за недостатком танцующих дам позвала танцевать трех старших из оставшихся в приюте на лето воспитанниц, а остальным позволила смотреть на танцы.

— Ну-с, не привлекательны наслаждения нашего прошлого? — спросила хозяйка на прощание у Александра Прохорова. — Не вправе мы стоять за них?