Александр Шеллер-Михайлов - Лес рубят - щепки летят

— Высекут! — вдруг раздался раздирающий крик в классной комнате и как-то дико, где-то далеко под сводом отдался тяжелым стоном.

В этом крике был ужас, было негодование, была резкая болезненность. Казалось, что после этого крика должна была надорваться человеческая грудь, из которой оя вылетел. По телу Катерины Александровны пробежала дрожь.

— Да разве тебе еще не говорили? — спросил сухой голос графини. — Тебя высекут перед твоими подругами, чтобы не только ты искупила свой грех, но чтобы и они знали, что…

— Никогда! Никогда! — послышались дикие, резкие ноты. — Меня? Сечь? Перед приютом? Я выхожу вон; я не хочу здесь быть!

— Полно, полно, милая, — произнес глухой голос графини. — Разве ты имеешь право выйти отсюда? Ты вспомни, что я приняла на себя обязанность матери; я перед лицом бога решилась воспитать твою душу; я приняла на себя ответственность за твои поступки. Я не отступлюсь от своей тяжелой обязанности; я не отдам тебя врагу человечества и спасу тебя. Ты видишь: я слаба; я больна; мне тяжело нести взятый мною на себя крест, но я несу, со смирением, с покорностью несу. Я вам всем мать!

— У меня нет матери! — раздирающим воплем пронеслись звуки молодого голоса. — Я не дам себя сечь! Я выйду, выйду! Я не раба; я не крепостная вам досталась!

— Господи, просвети ее душу! — тихо промолвил сухой голос. — Не крепостная, не раба, но взятая мною на воспитание дочь, заблудшаяся овца. Послушай…

— Пустите, пустите меня!

— Успокойся…

— Лучше убейте, лучше убейте меня сразу! Я не хочу жить. Слышите, не хочу жить!

— Господи, обрати на нее взор твой!.. Молись ему!

— Не хочу, не хочу молиться! Что мне молиться!

В классной комнате зазвучали истерические рыдания. Это были такие звуки, от которых могло задрожать самое черствое сердце.

— Плачь, плачь, бедное дитя! — слышался там глухой шепот графини. — Благодарю тебя, господи! Благодарю! Сподобил! Сподобил!

Катерина Александровна не вынесла до конца этой сцены. Она без слез, без звука тяжело зашаталась. Около ее тальи обвивалась чья-то рука.

— Пойдемте, — тихо произнесла Анна Васильевна, поддерживая молодую девушку.

Они пошли на половину Зориной.

— Выпейте воды! — говорила старуха и дрожащей рукой поднесла Прилежаевой стакан.

Лицо старухи было смочено слезами. Она добродушно стояла около Прилежаевой и успокаивала ее. Наконец молодая девушка как будто пришла в себя и горько заплакала.

— Ведь это хуже пытки; это невыносимо! От этого можно с ума сойти! — шептала она, рыдая. — Нет, я пойду туда; я покончу эту пытку! — вдруг поднялась она с места.

— Полноте! Пройдите в мою спальню, прилягте! Я крепче вас; я пройду к ним, — проговорила Анна Васильевна таким мягким, таким ласковым голосом, что Катерина Александровна покорилась ей, как ребенок.

Анна Васильевна провела ее в свою спальню и направилась к классной комнате, отирая на ходу слезы. Она решительно отворила дверь в классную комнату и в остолбенении остановилась на пороге; в углу лежала без чувств Скворцова, а перед образом на коленях вслух молилась Дарья Федоровна. Анна Васильевна поспешила спрыснуть водой и привести в чувство девушку. Заслышав шум, графиня тяжело поднялась с коленей и обратилась к Анне Васильевне.

— Ничего, ничего: это просто обморок!.. Какое черствое сердце!.. Какая закоснелость души!.. Господи, просвети ее… Евангелие ей дайте!.. Я еще зайду на днях!.. Надо спасти ее… До свиданья!..

Графиня, вся пожелтевшая, утомленная, пошла из классной комнаты, с трудом перебирая ногами и согнувшись еще более, чем обыкновенно. Анна Васильевна не обратила никакого внимания на графиню, словно забыла, что эта женщина хозяйка приюта. В старухе пробудились все добрые человеческие чувства, и ее мысль была устремлена только на то, как бы привести в чувство, успокоить бедную девочку и облегчить ее участь. И то сказать, Анна Васильевна не была каким-нибудь безгрешным существом; она просто была отставной полковой маркитанткой. Скворцова не скоро пришла в себя. При помощи возвратившихся из церкви девочек Анна Васильевна перенесла Скворцову в свои комнаты, уложила ее на диван и оставила на время одну. В своей спальне она застала расхаживавшую взад и вперед Катерину Александровну.

— Ну, кажется, успокоилась немного? — спросила ласково Зорина. — А то уж я думала, что у меня совсем лазарет будет. Вот денек-то выдался!

— Ее непременно надо спасти, — проговорила Катерина Александровна, как бы не слыша слов Анны Васильевны. — Я поеду к княгине.

— Ничего не выйдет!

— Как ничего! я настою! Я скорее места лишусь, а ее спасу! — тревожно говорила Прилежаева.

— Дай бог, чтобы удалось! — вздохнула Анна Васильевна. — Но прежде всего надо совершенно успокоиться caмим. Я и крепче вас, а у меня голова разболелась. Оставайтесь пить чай у меня, — радушно обратилась она к Прилежаевой. — Вместе поволновались, вместе и успокаиваться будем, — улыбнулась старуха. — Горячая вы голова! Я вас только вчера да сегодня вполне поняла. В этом вертепе на всех подозрительно смотришь. Мне уж успели и вас как шпиона отрекомендовать.

Старуха начала хлопотать с чаем и перебрасывалась с Катериной Александровной отдельными фразами. Впервые они беседовали как знакомые, а не как начальница с подчиненной.

— Что это, maman, у нас за субъект лежит в гостиной? — спросил у Анны Васильевны, появляясь в комнате и бросая фуражку, Александр Иванович.

— Вольная одна, — неохотно ответила мать.

— Очень миленькое созданье!

— Ну, пожалуйста, отложи эти наблюдения хоть сегодня, — сухо заметила мать. — Мне сегодня совсем не до них.

— Мы сегодня, кажется, не в духе?

Анна Васильевна, обратилась к Прилежаевой.

— Право, я завидую людям, которые могут жить, сложа руки, — заметила она. — Им все праздник.

— Эта-с шпилька предназначена мне, — пояснил ироническим тоном Александр Иванович, обращаясь к Катерине Александровне, присутствие которой в комнате Анны Васильевны, кажется, немало изумило его.- Maman иногда умеет быть очень деликатной дамой.

— Да, я иногда даже умею заставлять людей молчать, когда они сами не умеют краснеть за свои слова, — отозвалась Зорина уже совершенно резким тоном.

— Тебя в полку слишком избаловали послушанием! — желчно засмеялся Александр Иванович.

Зорина тихо вздохнула и обратилась к Катерине Александровне:

— Взгляните, что наша больная.

— Не желают делать вас свидетельницей семейной драмы! — нагло засмеялся Александр Иванович.

Катерина Александровна бросила на него какой-то странный взгляд, как на сумасшедшего, и вышла в гостиную. Ей впервые стало жаль Анну Васильевну. Наташа в гостиной лежала в полудремоте. Увидав Катерину Александровну, она сделала усилие, чтобы улыбнуться, и притянула к себе ее руку. Прилежаева присела около нее на диван и тихо провела рукой по ее волосам.