Илья Вергасов - Избранное

- Трэба быты! Чуешь свое сердце? Шо воно каже?

Бортников понял: остановить невозможно. Стал давать нам дельные советы. Он хорошо знал местность, каждую складочку на ней, предложил отличный маршрут, который скрывался в гуще мелколесья и выводил нас прямо на табачную делянку, полукругом легшую над дорогой.

Принято окончательное решение, готовились форсированно, в темпе галопа. По тревоге собрал партизан, выстроил.

- Кто болен, кто не сможет пробежать шесть верст, у кого силенок нет - выйти из строя!

Вышло шесть человек.

Основная масса, подчеркиваю, до этой минуты разношерстная, собранная, по существу, стихийно, почти не знающая друг друга, стояла на месте. Она была готова к чему-то ответственному, всем своим видом как бы говорила: «Хватит! Сколько можно драпать!»

Скорее, не утерять темп. Разведчиков вперед, а за ними мы.

За час какой-то оказались на поляне, заняли выгодную позицию, всего в двадцати пяти метрах от дороги, - бить, так наверняка!

Заняли почти на виду врага, который отдельными машинами проскакивал по накатанной снежной магистрали.

Ожидание было трудным. Лежали на снегу, который под нами таял, сырость сквозь одежду проникала к телу, будто в ледяной воде купаешься. Но все-таки заряд наш не остыл.

Лежали целый час, наконец в поселке все вздрогнуло - одновременно заработали десятки дизельных моторов. Черт возьми, такой шум - горы трясутся.

Выдержать, главное - выдержать!

Гул машин нарастает - в ушах больно.

Вал накатывается.

Показалась первая колонна - разведка.

Я лежу за ручным пулеметом, моя длинная очередь - сигнал: бросай гранаты!

Через прорезь мушки вижу проходящие машины. Пусть идут, нам нужна сердцевина колонны.

И вот основные силы.

Голова колонны подо мной. И ее пропускаю. Вдруг одна из машин пошла боком, боком, забуксовала и перевернулась.

Остановилось все, что двигалось позади нее.

Немцы повыскакивали из машин - их ужасно много! - и окружили транспортер, потом, по команде, стали его поднимать.

Чувствую, как волосы шевельнулись под моей шапкой-финкой: самая пора!

Всю пулеметную очередь всаживаю в кучу машин и люден, а партизаны с противоположного обрыва бабахнули двумя десятками противотанковых гранат. Отличная работа!

Невероятное стало твориться на дороге: смешались люди, машины, кто-то пытался бежать вперед, другие валились в кюветы.

Паника! В жизни не видел ничего подобного. Стоны, крики…

У меня совершенно пропал страх, и я стал стрелять из пулемета, как на учении, а я когда-то считался неплохим пулеметчиком, это было еще в Дагестане, где служил в горнострелковом полку…

Бил в упор; бил, пока патроны были в дисках.

Партизаны подбавляли из автоматов и винтовок. Я мельком и на мгновение увидел Федосия Степановича. Он стоял за деревом во весь рост и пулял с потрясающей выдержкой. Тут наверняка стопроцентное попадание!

Фашисты стали приходить в себя, заработали пулеметы, а потом и пушки. Серия осветительных ракет ударила над нами, и пучки трассирующих пуль вперемежку с огненными линиями снарядов разлетелись во все стороны. Но мимо нас: немцы, наверное, не могли поверить, что мы находимся от них так близко - в тридцати метрах, не более. Они обрабатывали косогор за поляной, что был выше нас метров на сто. Туда и пошел главный огонь.

- Отходить! - приказал я.

Спасительная бортниковская балка с абсолютной точностью вывела в безопасное место.

Настроение у нас было очень приподнятое: можно и таких бить! Что ж, спасибо севастопольскому комиссару. Крепко он задел нас, но не без пользы.

Собрались на полянке в двух километрах от места боя и устроились на полусгнившем сене. Наперебой делились впечатлениями, каждому хотелось высказаться. Даже скуповатый на слова Харченко поддался общему настроению.

- Жалко тилькы, що так швыдко потэмнило, хотив бы побачыть, як воны своих побытых фрицив убиралы, - досадовал Федосий Степанович, затягиваясь самосадом.

Старика хвалили, и заслуженно. Недолюбливая автомат, он действовал из своей привычной трехлинейки, и ни один его выстрел не пропадал даром.

Нервное напряжение прошло. Люди приумолкли, согревшись на сене. Когда было приказано подняться, многие спали; пришлось чуть ли не каждого в отдельности трясти и ставить на ноги.

Только к рассвету мы взобрались на Алабачевский гребень.

Иван Максимович не спал.

- Хорошо, что живы! - Старик обнял меня. - Уж очень стрельбы было много, чуть сердце не лопнуло.

Я подробно доложил о бое. Бортников слушал, угощая нас чайком. Руки мои при свете горящего костра показались ему слишком красными, - у меня не было перчаток. Он полез в свой вещевой мешок и долго в нем копался.

- Бери, - он подал мне шерстяные рукавицы. - Моя старушка связала. Бери, хлопец!

- Спасибо, Иван Максимович. - Я был рад подарку, но принимал его с тяжелым сердцем. Той женщины, что связала рукавицы, уже нет на белом свете. Иван Максимович ничего об этом не знает.

Смотрю на его взволнованное лицо, добрые глаза. Он рад нашему успеху, хочет чем-то порадовать и нас самих.

Удивительный результат удара: каратели повсеместно покинули леса.

Удар был чувствительный; мы узнали: эсэсовцы целый день хоронили убитых.

Это была моя первая партизанская операция. Шел я к ней через многие дороги.

А вот что записал в своем дневнике капитан Пум, пойманный в плен частями Красной Армии где-то у предгорий Кавказа:

«Это был наш день. Горел лес, пылали дома русских лесничих - партизанских лазутчиков. Мы уже торжествовали, но… Вечером наш дивизион вышел из поселка Чаир. И на нас напали внезапно и жестоко… Сколько убитых, раненых! Командование отдало под суд старшего офицера…»

Я понял одно: врага можно бить в самых неожиданных местах, в самых отчаянных положениях. И лучший вид партизанской обороны - внезапный удар.

После упорной трескотни автоматов, пулеметных татаканий, надсадных уханий снарядов, воя мин, нахлестного эха, перекатывающегося от одной горной гряды к другой и обратно, заповедный лес вернулся в свое первозданное состояние - в тишину.

Стал прозрачен зимний Лес, под ветром поскрипывают могучие дубы, звонко играет горная быстрина в царстве ледяных ущелий.

Лес живет.

16

В Чайном домике менялась обстановка.

Кончилось мясо, кончилась и соль. Кровоточили десны.

Связи с Севастополем так и не было. Пропал комиссар.

Красников посылал разведчиков на яйлу, но Василенко обнаружить не удалось.

Комиссар Василенко!

Он погиб вместе с ялтинским командиром Мошкариным: расстрелян в упор карателями из засады. Сейчас на шоссе Ялта - Бахчисарай, на самом выходе на яйлу, стоит каменная глыба, которую посещают тысячи туристов. И на ней высечено имя героя гражданской и Отечественной войн, севастопольского комиссара Георгия Васильевича Василенко.