Георгий Баженов - Хранители очага: Хроника уральской семьи

— Бабушка, ну что ты все разговариваешь, разговариваешь… Пошли домой! — тянет Маринка.

— А ты бы вот тоже села да посидела. Рассказала бы дедушке.

— Да дедушка же умер. Скажешь тоже, бабушка.

— Ну и что ж, что умер? А ты вот сядь да расскажи… как вот ты в садике себя ведешь…

— Что кашу-то не ем? Пошли, пошли, баба. Ну что ты все сидишь, сидишь… — Она бралась за бабушкину палку и тянула ее с кладбища.

Обычно Маринка минут пять была на кладбище серьезной, а потом неистребимая детская жизнерадостность брала свое. Знала Марья Трофимовна, что несправедливо обижаться на внучку, но все-таки иной раз обижалась: кладбище есть кладбище. Раньше, как ни вспомнишь, всегда она казалась ей такой умной и понятливой, а тут — господи, сколько в ней еще глупости. Ни ума, ни разумения — прыгает, скачет, веселится на кладбище. Но и то — взгляни-ка на кладбище другими глазами, не смерти, а жизни, и увидишь много интересного — столько здесь птиц разных, трав, деревьев, кустов, а летом — треск букашек и таракашек, неугомонный щебет, писк, стрекотанье, беспокойство, воркованье; а сейчас во-о-он там на небольшом пригорке ребятишки ловят в конопле щеглов — туда-то и бегает Маринка, а обратно летит с веселыми и счастливыми глазами. О какой смерти ей думать? Нет, бабушка, ты не справедлива…

Возвращаются они с кладбища. Пожалуй, после ноябрьских можно попробовать выйти на работу, думает Марья Трофимовна. Скучно дома сидеть. Да и ноги, может, расходятся на работе. В работе-то оно всегда легче. Собраться бы вот еще с силами да в доме прибрать к празднику, забелить стены хотя бы в большой комнате. На другое сил не хватит.

Приходят они домой, а у них в гостях Света Фадеева с дочкой сидят. Во-о-от такими они еще бегали вместе, Людушка и Светланка, а теперь Света уже сама мать, пришла со своей Снежанкой.

— Ну, тетя Маша, — начинает с налета Света, — ну пожалуйста, ну давай хоть чем-нибудь помогу!

Хорошие они с Людой подруги. А ведь Света уже не Света, а Светлана Максимовна — для ребятишек, которым она преподает русский язык и литературу в школе. А давно ли, господи, сами бегали все в соплях?

— Ну, теть Маша, — все тормошит Света, — ну давай чего-нибудь поделаю, а?

Вот пришла Света с дочуркой, покупала ей платьице в магазине и вдруг подумала: надо же и Мариночке купить. Купила два платья — дочери и Маринке. Принесла, говорит: «Тетя Маша, я когда Снежанке что покупаю, прямо не могу, Маринка перед глазами стоит…» Милая Света, жизнь наша — дальняя извилистая дорога, что там, за поворотом, — не увидишь, но за слова эти, за все добро, которое ты сделала, пока болела Людушка, — спасибо.

— А знаешь, Света, может, мы в комнате побелим? Ты как?

— Ну вот давно бы так! — загорелась Света.

Скинула она платье, надела трико, старую кофтенку, косынку повязала на голову и уже лазит по столу и стульям, обметает потолок и стены. Работать она умеет, весело работает и при этом разговаривает всегда. Забот у ней теперь две — своя Снежанка да ребятишки в школе. Этих, в школе, иной раз убить готова — до того кажутся тупоголовыми…

— Помнишь, теть Маша, как Митрофанушка-то говорил: дверь — имя прилагательное, потому как к ней прикладываешься, географию, где там да что там, тоже знать не надо — кучер довезет, куда велишь ему… Вот и у меня есть свои «дверь — имя прилагательное»… А еще есть дураки, представляешь, теть Маша, вот смотрит он на тебя, как раздевает. Сопляк. В четвертом классе — а выйдешь, за углом папиросу тянет. И вот такой-то и смотрит на тебя так. Куда мусор-то?

— Вон в печку брось. Или в угол. Потом заметем.

— Колотишься с ними, как проклятая. «Что хотел сказать этим произведением Пушкин?» — «Откуда я знаю?» И наглые, главное. А-а-а… черт, — чертыхнулась Света, чуть не свалившись со стула. — Снежанка! — крикнула в другую комнату. — Ты там чего пищишь?

— Мама, — заходит к ним Снежанка, глазенки наполнены слезами, — а Марина мне не дает…

— Чего?

— Я говорю: Марина, дай, дай, а она…

— А если она рвет? — появляется и Маринка.

— Ну-ну, идите, нечего делить. Не ссорьтесь. Снежанка, будешь пищать, больше к Марине не придем.

Это главный козырь в руках матери. Уходят. Маринка старше Снежанки и на правах старшей третирует ее, воспитывает и учит. Глупость малышей ее всегда веселит и подхлестывает: так и хочется что-нибудь сделать наоборот, чтобы поставить малыша в тупик или вызвать искреннее удивление. Это удивление порой выливается в обиду, а обида — в слезы…

— А ведь правда, тетя Маша, — продолжает Света, а Марья Трофимовна слушает, слушает — уж больно Света на Людушку похожа: такая же горячая на работу, за что ни возьмется — только поспевай за ней, и слово веселое всегда наготове, и шутка, и засмеется порой так хорошо — такие у нее большие, женские, вопрошающие глаза. — Вот взять учебники литературы. Ведь скучина и чепуха. Главная идея произведения. Композиция. Художественные средства. Чему учить их — красоте или холодной премудрости, от которой тошнит? Вот Пушкин:

И так далее и так далее. Ведь правда, тетя Маша, какая красота?! Как можно ее разложить? Нужно сделать только одно: помочь им почувствовать поэзию, красоту. И весь вопрос: как это сделать. Ну, можно начинать? — Света спрыгнула со стола.

— А пожалуй. Известку я развела. Ничего, как тебе? Не пересинила?

— В самый раз, теть Маш. Откуда я знаю? — улыбнулась Света.

— Ну-ну, учись, — тоже слегка улыбнулась Марья Трофимовна.

Начали они белить. И чувствовала Марья Трофимовна: легче как будто от работы становится. Забывается боль, когда не очень много думаешь о ней. Да и ноги веселей начинают двигаться, это уж точно…

Ничего удивительного: когда она вышла после праздников на работу, Мухаммед обходился уже без нее; хотя, конечно, без нее было трудновато. Что всегда забавляло Марью Трофимовну: ну мальчишка мальчишкой этот Сабри, а обхождение с ней — «миссис Мэри», «мадам Мария», «мамми Маша» — ласковое всегда, доброе что-то, детское. И такое неподдельное почтение, беспрекословная старательность, непосредственность в движениях, словах, поступках — даже трудно было поначалу из-за этого, бестолковости-то в нем, как и в любом ученике, хватало, а не прикрикнешь на него, не скажешь пожестче — уж больно в глаза смотрит преданно и виновато. «Навязали вот мне еще», — не раз ворчала Марья Трофимовна. «Мамми Маша, — удивлялся Мухаммед, — «завязал», «развязал» — это такая комо́чка, йес?..» — «Вот тебе и комо́чка, — усмехалась Марья Трофимовна. — Давай заводи трос, «комо́чка», оно лучше будет, мистер «Йес»…» Это она так прозвала его, потому что он всегда спрашивал: «Йес?» — «Да?», мол.