Георгий Баженов - Хранители очага: Хроника уральской семьи

И тут только, наверное, Марья Трофимовна обратила по-настоящему внимание на Марину.

— Господи, — сказала она, — вот наказание-то… Да проходите, проходите… извините, не знаю, как вас зовут… Марина? Неужели? Вот так совпадение… — Мария Трофимовна обрадовалась, как маленькая. — Так вы где же ее взяли, Марина? Прилетели вместе? Как — вместе? Неужели прямо из Москвы? Ничего не понимаю… А как же вы сюда попали? Как?! Господи, да выключи ты свою шарманку! — сказала она Сереже (у него в комнате на полную громкость был включен магнитофон — купил на первую зарплату). — Так, так… ничччего не понимаю… ничче-гошеньки! — улыбалась Марья Трофимовна, продолжая тискать и чмокать внучку. — А где же мама с папой? Остались? Да почему? Что? Как в больнице? Ничего не пойму… Так… так… Тебя посадил на самолет? Вот с этой тетенькой? А сам ушел? Господи, ну это на них похоже, что-нибудь да выкинут… А мы получили телеграмму: «Встречайте Маринку самолетом пятого июля вылет Москвы десять ноль-ноль московского. Виктор». Ничего не поняли, но послали Сережку встречать. Жду, жду… и вот ведь является, говорит, не прилетела. Да точно ли ты знаешь? Точно, в двенадцать прилетел из Москвы самолет, а ее нет…

— Так ведь мы через Киров летели, четыре часа, — сказала Марина. — Мы не в двенадцать должны были прилететь, а в третьем часу, а по-местному, значит, в пятом… Так и прилетели. Смотрим — а Сергея вашего нет. Ну — я в слезы… — улыбается Марина.

— Вот и я ему говорила: ты в справочном-то узнавал? А у них, знаете, один ответ: не учи ученого… Вот и ученый оказался, Митрофанушка, уж встретить не мог! Все махал рукой: что я, в Москве, что ли, не бывал? Два часа лету — и баста. Так нет чтоб убедиться в справочном — уехал из аэропорта. Видали вы таких когда-нибудь? Взрослого из себя корчит, жениха, а ума меньше, чем у Маринки. Уж не мог встретить своего лучшего «друга»! — рассмеялась Марья Трофимовна. — Так а вы кто, простите, Марина? Студентка… Во-он что… Как, просто так, даже не знакомы?! Ну, дают наши москвичи… Это только мужчины на такое способны. Ветер один в голове… Ну, спасибо вам, прямо не знаю, какое огромное спасибо вам… Ну как то есть не за что, такие хлопоты на вашу голову… Сейчас мы с вами чайку… и даже не отказывайтесь, нет, нет и нет, что вы, да чтобы из такой дали привезти мне внучку — и просто так, до свиданья, — ну нет, сейчас, сейчас мы это… Видать, свет все-таки не без добрых людей, ах ты господи, встретить не мог, ну что ты с них возьмешь, а я тут места буквально не нахожу, чувствую — не то что-то, раз телеграмма — должна прилететь, а как же, ведь встретить не мог, а? — ну смех и слезы с ними… Так а что там случилось-то, Маринка? — спросила она у внучки.

— Вот, бабушка! — Маринка достала из кармана письмо. — Папа сказал тебе отдать. Сказал еще, поцелуй бабушку…

— Ну, ну, спасибо… Ну-ка, чего они там пишут… — Она опустила Маринку на пол. — А вы садитесь, садитесь, Марина, вот сюда, так… Сережа, а ну-ка поухаживай за гостьей… Давай, давай, привыкай ухаживать за дамами… Что? Ничего, подождут твои яхты. Яхты у него, видите ли! Великое дело — яхты, давай, давай…

Марья Трофимовна надорвала конверт и начала быстро читать; сначала коротенькую записку от Людмилы:

«Мама, здравствуй, собирались мы уже домой, да что-то я совсем расклеилась. Я тебе писала, кажется, голова последнее время болела и глаза. Сессию сдала, — совсем что-то плохо стало. К врачу пришла, меня посмотрели и тут же в больницу. Говорят, дело не в глазах, а в переутомлении. Сначала я расстроилась, а теперь решила, может, это и к лучшему — подлечусь, отдохну немного. Устала уж я очень. Как только выздоровею, приедем с Витей. Если можно, достань нам путевки в заводской дом отдыха. Хочется в лесу пожить, у речки, хотя бы недельки две. Маринку решили отправить домой, другого выхода нет. Как отправим, не знаю, — это уж Витя все будет устраивать. Целую — Люда. За меня не беспокойся, все будет хорошо».

— Господи, да что же это с ней, — вздохнула Марья Трофимовна. — Вот напасть-то… откуда это еще…

— Чего такое? — спросил Сережа, лишь бы что-то спросить: дело оказалось для него нелегким — развлекать гостью; он ей говорил про слонов, мух, ежиков, про пряники на полке, о пельменях в тазике и браге в ведрах, а она — студенточка — искренне ничего не понимала и только вымученно улыбалась.

— Сережа, ты что, до сих пор не поставил чайник?! — удивилась Марья Трофимовна. — Что? Давай без этих своих… Вы извините, Марина, я сейчас, еще одну минуточку… дочитаю только… — как бы заискивающе улыбнулась Марья Трофимовна.

— Ну что вы, что вы, — смутилась Марина.

На том же листе, рукой Виктора, было приписано:

«Здравствуйте, Марья Трофимовна, Людмилу положили в 67-ю больницу, это в Серебряном Бору, район такой в Москве. Чувствует она себя как будто неплохо, по крайней мере — немного вздохнула от забот, учебы и работы. В этом году досталось нам. Я сначала сдавал экзамены за последний семестр, а потом госы; слава богу — все теперь позади, диплом в кармане, будут оформлять за границу, осенью или ближе к зиме вместе с Людой и Маринкой куда-нибудь уже выедем. Люда только-только отработала две недели в магазине, и сразу, на второй же день, у нее своя сессия, вымоталась совершенно, но сдала все хорошо, пятерки и четверки. Как только подлечится, сразу же прилетим. Надо хоть в этом году отдохнуть хорошенько. Тут еще у нас заваруха одна получилась с квартирой, но об этом позже. Так или иначе, живем теперь, вернее, я один теперь живу, в Кузьминках, рядом с метро. На старую квартиру вернулись хозяева. Положили Люду неожиданно. Звонит мне из поликлиники: срочно кладут в больницу, даже домой не отпускают. Я здорово испугался. Спрашиваю, какой диагноз, а она не помнит. Потом нашла, на бумажке записала: арахноидит. Я в словаре иностранных слов посмотрел: воспаление слизистой оболочки головного мозга. Совсем перепугался. Только позже, уже в больнице, немного успокоился. Врач сказала, что диагноз предварительный, а кроме того — не страшный, хотя и звучит внушительно. Просто нервы подрасшатались, подлечить нужно нервную систему. Из-за этого и зрение ухудшилось. Люда как-то странно косит теперь, даже сама смеется: видно, получается интересно из-за этого искривления. Думаю, с полмесяца полежит в больнице, а там приедем. Маринку решил отправить с кем-нибудь из пассажиров. Хоть и дикая идея на первый взгляд, но ничего, в общем, здесь особенного нет. Надеюсь, Сережа встретит ее в аэропорту. Дал телеграмму, сегодня дам еще одну — «молнию». Ну вот и все пока. Писать буду почаще. До свиданья. Крепко целуем — Люда, Витя».

С ноября начались уже заморозки. Лужицы к утру покрываются ледянистой корочкой, идешь по дороге, а под ногами — хруст, хруст, хруст… Побелели дали, уменьшился диск солнца, и как бы стынет, тает его свет в тумане и белесости горизонта. Тихо, чутко и звонко. Зябкая прохлада пробирается под пальто. Передергиваешь плечами, ускоряешь шаг — хруст, хруст… Летят свиристели: цвирь-цвирь-цвирь-цвирь… такие смешные у них хохолки. И с веток свиристели снимаются смешно и странно: как бы боком, летят вверх-вниз, вверх-вниз… Вот опять опустились в чужой сад. Ни для чего, просто попеть, отдохнуть, повертеть головками — и дальше. И у окна сидишь, смотришь в свой сад — голая черемуха, липа с редким почерневшим листом, матово-бурые сережки, и только одна рябина горит ясным красным цветом, и вдруг из-за крыши в твой сад падает еще одна стайка свиристелей: цвирь-цвирь-цвирь-цвирь… А снегирь прилетает одиноко. Мученически и гордо выпячивает алую в багряность грудь, прыг — посидит, осмотрится, прыг — подымает, подсвистнет, прыг — и снялся, полетел по-над заборами, садами и огородами…