Виктор Шевелов - Те, кого мы любим - живут

Домой к себе вернулся в двенадцатом часу дня. Ма­рина уехала из Пятигорска в десять... От вопроса ма­тери, где пропадал, отмахнулся, сказал что-то невразу­мительное. Она накрыла на стол, но я не притронулся к завтраку. Хотелось куда-нибудь уйти, никого не видеть, не слышать. Но от себя уйти было невозможно, и это мучило, жгло.

— Коля, — вдруг сказала мать, — к нам приходи­ла какая-то Семенова. Она была взволнована, ждала тебя. На твоем столе оставила записку.

— Как, она была здесь?!

Я кинулся к столу, вскрыл конверт. В нем была фо­тография Марины. На тыльной стороне ее мелким по­черком было написано:

« Сегодня 24 сентября. Неужто все кончено? Говорят, когда умирает один лебедь, второй поднимается высоко в небо и поет спою единственную и последнюю песню! А потом, сложив крылья, бросается вниз и разбивается. Но мы еще не спели своей песни.

Ведь правда, Коленька, нет? И. вместе с тем, кажется, да. Иначе я поступить не могла. Если можешь — вспоминай хоть изредка обо мне...

Только твоя Марина».

Я опустился на стул и закрыл лицо руками. Что-то говорила мама, но я не слышал ни одного ее слова.

Через месяц я уже был в армии. Находился, как и мои сверстники, на карантине. Не знал, куда деваться от тоски. По воскресным дням не находил себе места: казармы пустели, а поблизости, за их расположением, раздавались звонкие девичьи голоса, доносился смех, звучала гармонь, отплясывали наши командиры отде­лений.

Но вскоре и я вошел в колею, освоился с новыми, непривычными для меня порядками и стал понемногу забываться. Получал письма от родных и знакомых. Они писали — в «гражданке» новостей особых нет, если не считать, что последнее время носятся слухи о войне. Но это только слухи, в магазинах изобилие товаров, продуктов; есть всё — живи, трудись и радуйся. А одна­жды пришло письмо от дяди. Он к этому времени уже возвратился на Дальний Восток. Сообщал о своих де­лах и как бы между прочим упомянул, что недели две назад был в Ворошилове, заходил к Семеновым. «Выпи­вали, вспоминали тебя. Марина обозвала нас черствы­ми людьми...» И вдруг на отдельном листке знакомый почерк:

«...И сейчас не могу простить себе, что мы не встретились перед моим отъездом. Быть может, все сло­жилось бы по-другому. Я это окончательно поняла, когда уже сидела в вагоне. Не представляла, что разлу­ка с тобой принесет такие муки. И мы не встретились... Но я люблю. Люблю. Только об одном прошу — не вы­брасывай меня из своего сердца.

Твоя Марина».

Я думал, что эти строки краткого письма были по­следними прощальными словами моей любви, полной радостей и скорби. Но судьба не хотела ставить на этом точку. Словно нарочно подстраивала она мне различ­ного рода неожиданности.

В тысяча девятьсот сорок первом году мы стояли на

подступах к Москве. Тогда было не до личных сердеч­ных дел — все чувства, силы, помыслы были сосредото­чены на главном — сдержать натиск и отбросить врага. Мы знали, что такое Москва! Она была единственной надеждой людей. Все — враги и друзья — знали, что под Москвой, как никогда еще в истории, решалась судьба каждого человека в отдельности и народа в целом. Судьба всей Европы. И мы, русские, не могли по­ступить иначе, как поступили под Москвой в сорок первом!

Я к тому времени уже командовал батальоном. Бои не утихали ни днем, ни ночью. Каждый заснеженный бугорок, каждый клочок земли был полит кровью. Смерть вырывала из наших рядов сотни и тысячи жизней, но ничего не могла поделать с советскими людьми: сердца наши бились пульсом Москвы.

Незадолго до нашего наступления 6 декабря 1941 года в моем батальоне был убит начальник штаба. На его место прислали нового человека. И кто вы думаете это был?.. Капитан Семенов.

При первой встрече с ним я даже растерялся. Мгновение мы молча смотрели друг на друга. Он стоял подтянутый, выглядевший в той обстановке как-то под­черкнуто выхоленным; из его серых ясных глаз веяло добродушием. Я не мог долго сохранять официальный тон, и мы обнялись с ним, как старые знакомые. Несколь­ко минут спустя он рассказал, что прибыл под Москву с частями сибиряков, что слышал о моем ба­тальоне много похвального и что, признаться, ему не хотелось идти в мое подчинение, но обстоятельства заставили, и он сейчас уже не жалеет об этом.

Но я пожалел: не очень приятно иметь в своем под­чинении человека, перед которым ты в какой-то мере некогда провинился. И, однако, я был рад видеть его, надеясь услышать хоть что-нибудь о Марине. Он точно разгадал мои мысли и, добродушно улыбнувшись, сказал:

— Марина у меня тоже солдат. И, вероятно, скоро будет здесь. Она военфельдшер...

Я промолчал. Кажется, даже не выдал своего волнения, но никому не желал бы очутиться в тот момент на моем месте.

Семенов ознакомился с положением в батальоне.

Я не без удовлетворения вскоре отметил его осведом­ленность и знания, которые он выказал, замечая все­возможные упущения в ведении штабных дел. Он входил в жизнь батальона, как входит хозяин в свой дом. Был уверен, немногоречив, строг. Удивило меня не­сколько и его обращение с солдатами и подчиненными командирами. Первых он называл на «ты», беседовал с ними так, как говорят с давно знакомыми людьми; с командирами был крут и даже резок. «Вы командир, — говорил он, — и не забывайте, что должны быть образ­цом во всех отношениях, у вас все должно быть пре­красно. Только глупцы все сваливают на войну». Но, отмечая все эти достоинства Семенова, я со страхом думал о приезде Марины. Слишком многое изменилось с той памятной встречи в Пятигорске. Обстановка, люди, время — все было другим, все было против того, чтобы можно было поступить так, как я поступил бы в иных условиях.

Дело еще более осложнилось после того, как я узнал капитана Семенова в бою. Это было вечером первого декабря. Немецкие танки прорвались на нашем левом фланге и начали отсекать мой батальон. В образовав­шуюся брешь рванулись немцы. Я бросился к месту прорыва, и с небольшой горсткой солдат нам удалось остановить немецкую пехоту, отрезав ее от танков. Завя­залась горячая схватка. Но танки успели воспользо­ваться замешательством и давили наши огневые точки. Вдруг я заметил капитана Семенова. Он возглавил груп­пу охотников за танками. На моих глазах вспыхнул один танк, второй, третий... Остальные семь повернули назад.

— Не выпустить ни одного! — крикнул я.

— Не уйдут, подлецы! — прыгая ко мне в окоп, от­ветил капитан Семенов. Он был с противотанковым ружьем. На щеку с виска капитана сбегала струйка крови.

К полудню мы восстановили положение. Семенов вывел из строя пять танков. Осколок оставил у него на виске глубокую царапину.

— Нет, ты, брат, замечательный человек, — сказал я, бинтуя его.