Давид Константиновский - Яконур

Новые времена — новое теоретическое знание о человеке и обществе, другие предпосылки и основы в реальности; иные возможности. Но и новые механические прялки подоспели… лазеры, ракеты, физхимия… и много другого… пожалуй, помощнее прежних. Во всяком случае, и в новые времена, и с новыми возможностями — Герасим видел — не получалось просто, не образовывалось все само собой.

Так не сразу и не у всех возникала вера в то, что человек может сам, собственным разумом и собственными силами разрешать свои проблемы… Столько надежд дали совершенствование знания, становление науки, ранняя и позднейшая техника, индустриализация, — их воспринимали как средоточие всего положительного, прекрасное орудие, чтобы реализовать подлинную человеческую природу, подлинные идеалы человечности…

Да в самом деле, есть ли человек существо самостоятельное и нравственно ответственное? Способен он определять не только средства, но и цели развития? Делается ли он, черт возьми, целеполагающим субъектом истории? В состоянии он контролировать последствия им же созданных продуктов цивилизации? Может направлять развитие так, чтобы оно служило только благу человека и человечества, только целям, имеющим нравственное обоснование?.. Или это, как выразился философ, — всего лишь самоуверенные заявления, которые повеселят будущего историка?

Неужели были напрасны избавления от голода и эпидемий, уроки войн, неужели так коротка память о страданиях, о пролитой крови, о мировых катастрофах, разорявших дома, семьи, народы, страны… неужто зря были утопии, исследования, прокламации, отвага самых первых, заговоры и бунты, наконец — революции, ликование миллионов, колоссальные социальные эксперименты, порыв к будущему…

Овладеть ситуацией, стать наравне с развитием; повести его так, чтобы это было хорошо для людей!.. И чтоб не было того, что противно человеческой природе — во всех проявлениях… Оптимистично, однако и вполне обоснованно.

Только бы преодолеть все… не оплошать, справиться… ибо то, что было и раньше плохо, становится опаснее во сто крат, и — на всех уровнях… и то, что было трудно, стало в тысячу раз труднее, и — для каждого…

Это Герасим унаследовал от Якова Фомича.

Так, постепенно, проявлялись и складывались новые понимания Герасимом проблем многоцветной капли и собственных задач в новых его временах и ролях, для новых его мест в мире.

Все это направлялось не рациональными доводами, логикой, убеждением извне или собственным; он не мог теперь иначе, не мог быть иным; другая внутренняя жизнь была ему противна, противоречила его нравственному устройству.

Приход его к Яконуру стал только началом… Это был первый шаг.

Еще на земле существовали голод и нищета, несправедливость и злоупотребления, люди страдали от невнимания других и непонимания самих себя, мир продувался сквозняками неустроенности и несовершенства… Тогда как многое можно было бы исправлять немедленно и предпринять что-то к преодолению остального. Не слова говорили в Герасиме; такова была правда. И оттого ему делалось невыносимо оставаться прежним. И невозможно быть с теми, кто нечувствителен к чужому неблагополучию и потому не ведает, что происходит вокруг. И с теми, кто знает, но равнодушен, и кто принимает близко к сердцу, однако все считает естественным, — эти благополучные люди, по существу, пользовались сложившимся порядком вещей. И с теми, кто понимает ненормальность многого из происходящего на Земле, но не верит в сегодняшнюю возможность изменить его, — эти также благополучные люди тоже пользовались сложившимся порядком вещей для устройства хорошей, сытой жизни для себя.

К Герасиму приходило, а правильнее — его настигало осознание ответственности, какая накладывается не с наступлением совершеннолетия, а спустя десять — пятнадцать лет. Это возраст поколения, которое уже начинает подразумеваться, когда говорят — население, человечество, люди; и от того, над чем оно задумается и как станет действовать, в каждой малости, — зависит, что будет хорошим, что плохим, и что вообще будет, а что — нет; зависит, следовательно, все.

Будущее, таким образом, не представлялось Герасиму простым или легким.

Но Герасим надеялся идти в нем не один, а с Яковом Фомичом, Захаром, Михалычем; с Валерой, которого рассчитывал вернуть… Надеялся идти за Элэл. Теперь у Герасима были корни. Ничего не растет на голом месте; а все, что растет, обязательно исходит из каких-то корней, это, он знал, и важно: от каких…

У поворота, от которого в последний раз виден был Яконур, остановил машину.

Солнце выходило из-за хребта; вокруг делалось с каждой минутой все светлее. Возникали краски, проступали постепенно.

Остановка?

Вышел из машины. Оглянулся.

Голубая капля…

Остановка.

Все складывалось, складывалось вместе. В одно. Все больше вбирал в себя Яконур.

Это продолжалось: все больше вбирал он в себя, все больше соединялось в нем.

То были потоки, Герасим разом сейчас увидел их со своего перевала, — реки, речки; разной величины, разной воды, по-разному прокладывающие свое русло — стекающиеся к Яконуру… Из них складывался Яконур.

Как из тех сотен рек, речек, ручьев, впадающих в озеро, что отражали сейчас первый утренний свет.

Стекаясь вместе к Яконуру, суммируясь в нем, наполняя его собою, составляя собою его, они становились тем, чем он был.

Обретя свой Яконур, Герасим обретал и все, все это… От всего, от всех пошел, произошел Герасим. Так получилось, так кругом совпало, так сложилось, одно за другим и одно к другому, такова была судьба, таков шел путь, — Герасим, придя сюда, обретал все это.

Вытекала из Яконура — только Стрелина. Она несла в себе воды Яконура — воды всех впадающих в него рек, речек, ручьев.

Был ли Герасим единственной Стрелиной?

Но он был как Стрелина.

Ощущал в себе воды всех впадающих в его голубой, в его многоцветный Яконур рек, речек и ручьев; нес их в себе; и прокладывал дальнейшее русло.

Нет, не могла она без Герасима!

Знала это Ольга о себе, знала.

Когда утром вышли из дому… Федя еще спал… Кедры, огромные, в тумане, в белесой мгле… Трава живая такая, что Ольга подумала: нельзя ступить на нее… И вдруг в глубине леса — шорох. Казалось, сейчас появится кто-то неведомый, кто там обитал!.. Бросилась к Герасиму, прижалась, спрятала голову на его плече…

Где он сейчас?

Зачем она его одного отпустила?

Как у Анны с Костей: встретились, стали бортом к борту, перешли друг к дружке на минуту и — в стороны…

Так хочется счастья!

Одного с ним дома… И жить в этом доме той жизнью, по которой давно истосковалась… Может, все же будет: узнает, что дела задержат ее, — прибежит раньше и оставит Герасиму на столе что-нибудь вкусное, напишет ему самые-самые слова… а листочек — под тарелку… нет, ленточкой — к ложке… или… придумает… чтоб улыбнулся, чтобы помнил, чтобы знал, что любит!