Давид Константиновский - Яконур

Пусть видит…

— Ну просто очертания замка! — заключил Герасим.

Капитолина только пожала плечами.

— Зубцы! Башни!

Капа аккуратно положила сигарету на край пепельницы, поднялась со стула, подошла и, перегнувшись у плеча Герасима, заглянула.

— Похоже?

— Не знаю, — ответила Капа. — Импульс как импульс.

— Валя, — позвал Герасим, — посмотрите вы!

Студент охотно бросил работу, пришел и уткнулся в тубус.

— Точно, похоже!

— Можно подумать, он видел когда-нибудь замок, — сказала Капа.

— Видел! — возразил студент.

Герасим переключил развертку. Замков стало много, они вытянулись один за другим, целое королевство, каждый следующий был чуть поменьше, последний — совсем скромный, какого-нибудь разорившегося барона.

— Действуйте, Капа! Амплитуды, длительности, интервалы…

Капитолина забрала пепельницу, спички и двинулась к осциллографу.

— А что мне?.. — спросил студент.

— Продолжайте, — ответил Герасим.

— Иди работай, — добавила Капа.

Студент пошел в свой угол.

Герасим вернулся к столу, раскрыл свой журнал. «Амбарная книга», картонный переплет и страницы в линейку; записи, — число и месяц, характеристика образца (две строчки), затем таблица (результаты эксперимента) и подклеенная миллиметровка.

Все это хоть как-то приближало его к модели…

— Герасим, у вас импульс дергался? Прямо припадочный.

Обернулся к Капитолине. Ее было едва видно за блоками, среди магнитов и генераторных шкафов.

— Пока курю — стоит… — Еще затянулась и погасила сигарету. — Нет, ничего. Терпимо.

Герасим подошел, посмотрел.

— Валяйте. Начните менять поле.

Капитолина принялась крутить рукоятки, перетыкать фишки разъемов.

Образец мерз в ампуле, ампула стояла в азоте, азот кипел, пузырьки поднимались в стеклянном сосуде, густо покрытом сверху инеем; светил полоний, накладывалось поле, что-то рождалось из осколков молекул и что-то погибало, — замки выстраивались на экране. Капа, шевеля губами, записывала цифры карандашом в тетрадь, столбиком и в строчку.

Вернулся к своему столу, занялся графиками.

Появилась Ляля, кивнула на ходу Герасиму, поздоровалась со студентом; быстро прошла к Капитолине.

Герасим занимался графиками…

— Так что, посчитать? — вполголоса говорила Ляля. — Давай цифры.

— Да я же тебе сказала, — отвечала Капитолина.

— Нет, дай таблицу.

— Ну, смотри вот здесь.

— Так, триста — это… еще на четыре…

— Непонятны мне твои сложные действия. Я думала, ты на машине посчитаешь.

— Это я для понятия. Так что, пойти посчитать на машине? Тут, в общем, и так можно прикинуть. Или ему надо точно?

— Ему надо точно.

— Да, а режим какой?

— После обеда буду знать.

— Зачем же я пойду считать? Тогда и посчитаю.

— Тоже правильно.

— Пока!

Ляля ушла.

Герасим поднялся, подошел к студенту.

Самописец зашкаливало, студент суетился; лента уползала за пульт. Герасим оторвал метра два, расстелил на подоконнике.

— Так… А вот это что, скажите мне?.. Ладно. Теперь проинтегрируйте.

— Без азота лучше работает, — сказал студент.

— А без образца!.. — откликнулась Капа.

Студент уселся за стол — с лентой, графиками, линейками. Засопел.

Да, все это понемногу приближало к модели…

Опять уложили…

Элэл нахмурился и сжал пальцы.

А ведь всех было он уговорил, убедил… Разрешали уже сидеть! У болезни его серьезное имелось преимущество перед врачами, его случай был особый, им не известный, никто не знал толком, что с ним происходит; и Элэл использовал это преимущество, болезнь, в конце концов, была его, ему принадлежала. Убедил всех, что ему лучше…

Не вышло.

На этот раз не вышло.

Ну, ничего. Так просто он не дастся.

Надо подождать какое-то время. Все будет хорошо. Он встанет на ноги. Он так решил, значит, так и будет.

Элэл прикинул, сколько осталось до симпозиума. Он хотел набросать хотя бы начерно текст доклада, просил, чтобы ему принесли последние его материалы; куда там… Теперь, после этой неудачи, он не имел тут никаких прав.

Ничего. Ничего.

Он поднимется. Уж к осени-то он поднимется в любом случае!

Что происходит у ребят? Разумеется, ему говорили, что все хорошо… Так и не успел он устранить недоразумения. Еще и вынужденная бездеятельность, в дополнение ко всему…

Нет, ничего.

Встанет — все сделает.

Встанет!

Но иногда он начинал думать, что с жизнью его что-то случилось… произошла какая-то перемена, что-то сделалось с ним… наступило для него другое, совсем иное время… Он вспоминал.

Подолгу вспоминал…

Первая после аспирантуры их встреча со Вдовиным… Нашли свободную скамейку в университетском саду… Вдовин, взявшись работать по тематике Свирского, быстро оказался в самом фарватере этого мощного направления, которое продолжало разворачиваться и нуждалось в людях; Вдовин уже заведовал лабораторией. Элэл остался в университете; комендант корпуса, где размещалась кафедра, проявил милосердие и при очередном ремонте распорядился отдать один из туалетов под лабораторию для Элэл. Это был крупный успех; теперь Элэл мог днем и ночью делать все, что хотел; все; чего он хотел, было работой над его идеей, в которую никто, кроме самого Элэл, не верил. Положение ассистента, репутация чудака… Но он был счастлив. Он был самим собой, служил от него неотделимому; то, что для большей части внешнего мира, с точки зрения общепринятой, он был чудак, или, другими словами, неудачник, нисколько его не заботило; внутри у него цвело царство божие. Да, в нем хранилось, не изменяясь со временем, свое понимание счастья, свой способ быть счастливым; другое счастье не подошло бы ему, ничто иное счастливым бы его не сделало; и вот — он владел своим счастьем. Пока он оставался верен себе, был собой — он всегда оставался счастливым… Вдовин предложил Элэл перейти к Свирскому. Элэл видел — Вдовин ему сочувствует. То, что говорил Элэл, Вдовин не соглашался принять всерьез. Несколько раз Вдовин возвращался все к тому же: они, равные по способностям, оказались в столь разных ситуациях. Под конец дал понять, что может объяснить себе Элэл только как инфантильного юнца, который питает себя мечтами о триумфе… Они еще посидели под весенним солнцем на скамеечке в университетском саду, поговорили о том о сем — и вежливо распрощались.

Когда они встретились снова, у Элэл уже были результаты, вполне убедительные. Однако к его результатам не отнеслись серьезно; прочная репутация чудака-одиночки оказалась дополнительным препятствием. У Вдовина закончился период бума, наступила пора толчеи, добора всякой цифири по мелочам, по краю тематики, все враз сделались докторами, предметом забот стала дележка пирога; кто-то занял место, на которое Вдовин рассчитывал. И вот — сидели они на той же скамейке в университетском саду… «Смотри-ка, — заключил Вдовин, — все вроде шло очень по-разному, а видишь… сколько общего в итогах…» Элэл старался поднять его настроение — и так, и этак. «Ну да, все же я доктор, завлаб…» — сказал Вдовин потом, повеселев; Элэл удалось поддержать его.