Давид Константиновский - Яконур

Все это продолжало связываться у него в сознании с Элэл… Все явственнее Яконур виделся Герасиму человеком, у постели которого собрались друзья.

Все больше вбирал в себя Яконур.

Действительно, была в нем какая-то особенная сила!

Герасим вспомнил и тетрадь Якова Фомича. Суть ведь была не в одном этом комбинате… Долина Яконура постепенно разрасталась до размеров земного шара. А Яконур был теперь его, Герасима; и весь земной шар начал становиться его, Герасима… Модель мира? И опять виделось Герасиму, как собрались люди возле того, кто нуждается в помощи; это был большой совет возле того, кому надо помочь срочно. И могло тут что-то дать его, Герасима, личное участие!

Итак, он включился.

Науки тут, он видел, не будет никакой. И профессионального интереса — никакого. Но появилось нечто новое, интерес иной, прежде не принимавшийся Герасимом всерьез. Он начинал сознавать свою работу не только увлекательным плюс престижным занятием, дававшим ему естественную для него внутреннюю жизнь и соответствующее его ожиданиям положение в обществе…

Нет, он не бросал свою модель! Ни в коем случае. Но вносил в свою жизнь нечто новое.

И по-новому осознавал теперь свою работу. Ему стала ведома связь его профессии не просто с отдельными применениями в отдельных областях техники, а с проблемами мира; его личные связи с миром росли, это многое для него означало. Все больше становилось того, что имело к нему прямое отношение…

И еще Элэл вспомнил, как бабушка возила его за Шулун в деревню на святки.

По хрустящему, искристому снегу бежал он вечером с деревенскими ребятишками от дома к дому.

Стучали в тепло светившиеся во тьме окна: «Суженого-ряженого как зовут?..»

Переводя дыхание, Элэл смотрел в небо, усыпанное мерцающими звездами, перетянутое белыми полосами облаков; казалось, то было отражение нарядных святочных сугробов. И — бежал, бежал со всеми дальше…

А машкарадили, цыганили! Выворачивали шерстью наверх шубы, личины надевали, превращались — кто в медведя, кто в гуся, кто в черта, а кто в старика или старуху с клюкой, с огромными зубами из брюквы, с горбом, с бородой, лицо сажей вымазано так, что не узнаешь. «Мы люди бедные, сдалеку приезжие, устали, есть захотели, подайте что-нибудь поесть»…

Брали с собой лончака, жеребенка-двухлетка, наряжали в ленты, в мониста, увешивали платками, первоклассника Кольку сажали верхом; заводили лончака прямо в избу, желали наперебой хозяевам благополучия, приплясывали кто как, кто во что горазд, припевали: «Эх, пятка-носок, дайте сала кусок…»

На другой день рождества парни катали девушек на тройках. Вечером в большой избе начинались игрища…

Элэл прислушивался к разговорам старших, запоминал:

— На рождество снег — к урожаю.

— На крещенье снег — к урожаю.

— Темные святки — молочные коровы.

— Светлые святки — ноские куры…

Девушки гадали-ворожили. Выходили за деревню, на дорогу, очерчивали палкой круг, звали из круга: «Суженый-ряженый, подай голосок!» Просили: «Круг, круг, скажи мне сущую правду, где моя судьба!» Почудится, кто-то рубит, — муж будет плотник. Стучит топор с востока — это к худу, гроб делают. Колокольцы звенят или песни поют — хорошо, сватать приедут с бубенцами… По воде гадали, по углю, по лучинам…

«Смотри, — говорила бабушка, — смотри, запоминай». Деревня старообрядцев — вот откуда была она родом. Здесь жили потомки тех, кто бежал в семнадцатом веке после реформы Никона; потомки, семьями сосланных за Яконур, сохранявших преданность заветам протопопа Аввакума и русской старине. Их обычаи — от языческих времен… Святки завершали у восточных славян старый год и открывали новый; люди пытались перебороть время и заглянуть в завтра, преодолеть таинственную власть природы и повлиять на будущее… пусть с помощью нечистой силы, заклятиями, магией… сделать что-то такое, чтобы возрождающееся новое солнце обязательно принесло свет, тепло, урожай, удачу, благополучие. А самое главное — плодородие земли — зависело от духов предков. «Свиатки» — «души предков» на древнеславянском. Для них готовили на Новый год кутью, блины… «Вот так, — объясняла бабушка. — Смотри, — наставляла, — запоминай!»

Под конец, на крещенье, парни весело купались в проруби…

Герасим опустил глаза к приборному щитку. Что ж, через час он будет в институте.

Увидится с ребятами Элэл.

«Хочешь, расскажу тебе о человеке, которого я люблю?..» — говорила ему Ольга.

Она очень серьезно принялась за него!

«Человек, которого я люблю, всегда остается самим собой. Во всех ситуациях он руководствуется собственными стандартами. Он не сомневается в себе и успешно делает свою работу. Про него нельзя сказать, что он хочет малого. При неудаче не ищет для себя оправданий, но и не занимается самоедством. Если его не понимают — он не обижается на человечество и не разочаровывается в жизни. В то же время у него чуткая душа. Зовут этого человека — Герасим»…

Ему нравился такой Герасим, о котором она рассказывала.

«Это еще не значит, что он сразу стал собой. Он родился для добра, создан для того, чтобы хорошо и чисто делать главные дела своей жизни. И быть счастливым. Но сначала он еще не знал этого и давал сбить себя с толку. Не мог отказаться от пустых игр, от чужой ему суеты. Любил временами изобразить себя этаким современным деловым человеком, пробойным, ловким, жутко изобретательным и самым энергичным на свете. Не замечал, что тогда его легко посадить на любую мушиную липучку. Я боялась его такого. А ему казалось, что это он и есть и что в этом смысл его жизни. Будто такой он может стать счастливым…»

Герасим, о котором рассказывала Ольга, нравился ему. Хотя он и не понимал, отчего бы Герасиму не быть современным деловым человеком, сильным и энергичным, умело играющим с другими в игры.

Ольга была требовательна во всем, она многого хотела от него и от себя; он любил это в ней; и это же оказывалось и трудно.

Он слушал — и спрашивал себя: какой он на самом деле? Такой, каким хотела видеть его Ольга? Такой, каким сам он видел себя? Или и такой, и такой? И еще какой-то третий? Может, всякий? Один в нем человек или сто разных — по ста причинам?

«Такие женщины, как я, хотят, чтобы их мужчины были особенными. Они влюбляются в тех, кто подает такие надежды, — как им кажется. А раз уж отдают свою любовь — требуют. Если разочаровываются — любовь проходит…»

Всего через час он увидится с ребятами Элэл.

Он хорошо помнил, что сказал ему Яков Фомич… Не того поля! Ловкач! Вдовинский мир!

А признание у них становилось для Герасима все важнее.

Да ведь тем, что сделал он ловкачом, он многое им доказал! Ему удалось преодолеть недоверие, настороженность!