Давид Константиновский - Яконур

А через год он был в Саянах, потом — в устье Витима. Кто-то, кажется, из бабушкиных аспирантов о нем писал. Когда работы прадеда уже стали широко известны и признаны, он впервые сделал более, чем обычно, длительную остановку — чтобы получить высшее образование. Нет, похоже, не аспирант, а молодой иркутский биолог… Снимал в Петербурге каморки на чердаках, зарабатывал себе на жизнь уроками; окончил курс и защитил магистерскую диссертацию.

И снова пустился в путь. Его маршруты — Онега, Волга, Кавказ, снова Сибирь, затем Средняя Азия, Сахалин, Япония, Сингапур, Суэц… Его статьи и отчеты — множество томов…

Вдовин перелистывал работу Александра. Он прочел ее вчера; неплохая статья для журнала. Теперь предстояло решить, как поступить с ней. Продвинуть? Или придержать? Он снова относился к Сане заботливо, видя, что Саня работает на него. И ждал, когда высунется, чтобы вовремя его осадить… Вдовин задумался, моделируя ход Саниных мыслей. Можно, пожалуй, продвинуть. С соавторством или без? Тут есть что поправить, переделать… Нет. Придержать.

Александр стал действовать ему на нервы. Вдовин все чаще сравнивал его с Герасимом. Тот шел рывками, криво-косо, метался из одной крайности в другую; шел большей частью неудобно для Вдовина; но во всем этом что-то было… Вдовин чувствовал: в нем существует симпатия к Герасиму, приязнь, что ли, и доброта, соединенная с завистью. Несмотря на все остальное. Более того. Он ощущал свое родство с Герасимом. Как это ни казалось ему поначалу странным. Временами он видел в Герасиме много своего… И еще больше — чего он хотел бы в себе. Разве не хотел бы он вступать в жизнь с такими же крупными ожиданиями, категорическими требованиями, с такой же силой врезаться в нее, так же широко относиться к миру?.. Да он и хотел этого когда-то, хотел! Другой разговор, — что потом получилось… Саня же наследовал от него именно то, что получилось потом. Саня легко стал тем, чем стал Вдовин, чтобы сделаться успешным. Это было собрание качеств, на которые Вдовин согласился — дал им в себе все возможные преимущества — для достижения наибольшего эффекта на пути, который избрал для себя. Они не были привлекательнее, но были результативны, он на них рассчитывал… Герасим и Саня оказались разными половинами его «я»… Вдовин сам толкнул Саню на этот путь, сам направлял его именно так; Саня стал его, не кого-то, наследником, его повторением; Вдовин высоко ценил все это; охотно использовал Саню, когда бывало ему нужно; и приходил в уныние, различая себя в нем, и все больше презирал его и даже ненавидел. Искал случая унизить… Решено. Придержать! Отложил статью на край стола. Но перед другими решил приподнять Александра — похвалить, раздуть какой-нибудь пустяк. Сегодня, кстати, на семинаре вполне будет уместно… Обманывал других? Обманывал себя — знал об этом и тем настойчивее утверждал свой выбор передо всеми… и перед собой… И гадал, наблюдая, — что победит в Герасиме?

…Позвонили от Свирского. Кое-чего удалось добиться: Старик согласен, чтобы Яков Фомич исполнял обязанности заведующего отделом.

Все же…

— Послушайте, но это уже просто чудовищно! — воскликнул Савчук. — Давайте наконец раскроем секрет. Вы берете стоки, разбавленные в двадцать раз, бросаете туда рыбу и констатируете, что рыба дохнет. Верно? Из этого вы делаете вывод, что в стоках, разбавленных в тридцать раз, рыба дохнуть не станет. Вот такое, с вашего позволения, экспериментальное доказательство. И на этой липовой основе вы заключаете, будто Яконуру ничто не грозит!

— Профессор Савчук, — медленно проговорил Свирский, возвращаясь к своему креслу, — я должен, как член комиссии, настоятельно попросить вас…

— Я внесу, заявляю это вам, предложение поставить доклад профессора Кудрявцева на секции биологических наук!

— Пожалуйста, — сказал Кудрявцев. — Сейчас я считаю необходимым только протестовать против изображения наших исследований в анекдотической форме.

— Вот что, — сказал Шатохин, — я вам даю темы для диссертаций, но сливать буду!

— Профессор Савчук, — проговорил Свирский еще медленнее, чем раньше, — я вторично вынужден…

Савчук грохнул кулаком по столу:

— Вы тут сидите в Москве, вам Яконур безразличен, а для нас это больной вопрос!

— Нет, — спокойно сказал Свирский. — Дело лишь в том, что не следует эмоциональностью пытаться возместить отсутствие проблемы. Признаться, вот уж чего я не люблю. И никогда не любил.

— А мне это до лампочки, — ответил Савчук.

Свирский повернул к нему голову;

— Простите, не понял?

Савчук смутился.

— Я хотел сказать…

Ольга сделала ему знак рукой.

Шатохин:

— Пусть товарищ Савчук ответит мне на один вопрос!..

Савчук разглаживал усы.

— Товарищи, — сказал Свирский, — мне бы хотелось еще послушать… простите, забыл вашу фамилию… вы, как практический работник, что вы думаете о нынешней и перспективной ситуации?

Борис:

— Вопрос об Усть-Караканском комбинате решен положительно, несмотря на все дискуссии…

Ольга вздохнула.

— И теперь остается не спорить и обвинять, а сотрудничать…

— Вот, — сказал Шатохин.

— …И помочь комбинату добиться наконец нужной чистоты стоков.

— Черт, — сказал Шатохин.

Яснов:

— Какие известны новые эффективные методы очистки?..

Поехали!

Герасим нажал на кнопку.

Капитолина следила за контрольной лампой. Грач стоял у двери — на всякий случай.

Красная лампа зажглась: Герасим посмотрел на часы, сел за пульт, раскрыл журнал, взял ручку и записал время.

Поставил точку.

Посидел, глядя прямо перед собой.

Что же?

Кобальт наконец светил на его яконурские ампулы, любимая писала, что любит, ребята его приняли, модель должна была теперь получиться… В тот момент, когда ему сделалось совсем тяжко, когда он почувствовал, что уже не выдерживает, — все пришло в прекрасное, в удивительное состояние.

Подведя итоги, Герасим радостно рассмеялся.

Он чувствовал в себе силу и уверенность, у него было настоящее, он видел будущее; да, он был победителем.

Мать вошла неслышно; Кемирчек почувствовал ее присутствие, обернулся, — она сделала вид, будто искала что-то; Кемирчек успел поймать на себе ее взгляд и понял его. Наскоро перелистал еще раз свои бумаги и сложил их в папку.

Вышел из дому, зашагал двором к юрте. Посмотрел, — мать на крыльце; тут она могла наблюдать за ним сколько хотела, это лишь бумаги отбирали его у нее. И опять он уезжал… Кемирчек взял топор, отправился к поленнице. Поставил чурбак из тех, что напилил вчера с братом, и, попрочнее уперев в землю ноги, привычно замахнулся… Выдох!.. Распрямляясь, еще вбирая в грудь воздух, увидел: разгладилось лицо у матери. Вот и младший ее сын за настоящим занятием…