Елена Серебровская - Братья с тобой

— Пускай посмотрит малыш. И вам интересно будет. А то уедете из Туркмении и знать не будете о ее богатствах природных. У нас чего только нет!

И вот они идут — женщина в красном сарафанчике и разлетайке, в выгоревшей шелковой, когда-то голубой косынке, и мальчик в синих трусиках и маечке, в желтых сандаликах. Идут по городскому скверу всё вперед и вперед.

Высокая глиняная стена окружает таинственную станцию, вдоль нее надо пройти до ворот.

— А что там, мама?

— Давай угадаем. По запахам можно угадать. Слышишь, как приятно пахнет, как тут дышится хорошо? Елочкой пахнет будто бы. Да ты елочки не знаешь… Этот смолистый, скипидарный запах — это хвойные растения: аризонский кипарис, виргинский можжевельник, елдарские сосны.

— А ты откуда знаешь?

— Мне дядя рассказал, который тут работает. Мы с ним вместе в автобусе ехали.

Слышался легкий винный, чуть сладковатый запах, — это от виноградников. Гордая роза, ничуть не стараясь, победила всех остальных, — ее аромат забил все прочие. Целый розариум… Все сорта и виды, вплоть до бархатных «черных» роз.

Они вошли в ворота и идут по аллее. По бокам — небольшие деревья с охапками маленьких белых ягод, — это мелия. Красуются дроки, эвкалипты, серебристый лох, тамариксы, — чего только нет!

И вот справа дом; в нем библиотека, канцелярия, музей. И лаборатории. Из лабораторий, где изучается виноград, выходит дядя в белом халате. Здоровается с мамой и Толиком.

Заходят в музей — и вот на стене деревцо. Небольшое деревцо миндаля, метра два ростом, а корень тянется по одной стене, по другой, по третьей… Вот так чудо! Такой огромный корень. Почему это?

— Трудно ему в пустыне. Пить хочет, а вода глубоко. Вот он и пускает корень поглубже. А через корень и пьет воду, будто через насосик, — объясняет мама.

Жить хочет деревцо. Упрямое. Нет воды, — а оно ищет. Стучит сквозь землю, забирается глубже и глубже, пока не найдет.

Толик загляделся на дерево с длиннющим корнем, на толстый пенек, который оказался стволом дикого винограда. Прошел тихонько в другую комнату и ахнул: там на доске висели корни-человечки. С руками и ногами, разные.

А дядя продолжал рассказывать маме:

— Вот эти образцы в целлофане — кишмиш разных сортов. Эти рубиновые зерна — из сорта красный туркменский, золотистые крупные ягоды с тонкой кожицей — нухурский. Это вассарга, словно осколки янтаря, даже светятся. В республике нашей винограда — триста шестьдесят сортов и форм. Одни вызревают в июне — июле, другие — в конце октября. Одни хороши для стола, легко перевозятся, другие — с высокой кислотностью, идут на марочные вина. А третьи, как эти, самые сахаристые, — на кишмиш да изюм. У нас ведь сушить их ничего не стоит, расставил стеллажи, насыпал — солнце и сушит. А названия! Как стихи. Вы только послушайте: хусайнэ гелии бармак, хусайне мурчамьон, султани, Кызыл гелей бармак, кишмиш суугли, гургои…

Толя вернулся и попросил маму нагнуться. Она наклонилась, и он прошептал нетерпеливо:

— Спроси, что это за человечки…

— Это, Толенька, растение такое, мандрагора. Она вроде лекарства.

Диковинные растения мандрагоры появились на субтропической станции благодаря научному сотруднику Ольге Фоминичне Мизгиревой. Старики туркмены приносили семена неизвестного ей растения, похожие на семена кормовой травы — астрагала. Она сначала не поняла, что это такое, отвергла. Но старики настаивали, — в этих краях давно уже лечились священным растением сельмелек. Росло оно возле могилы Шевлан-баба — человека, знавшего народную медицину. Ученую женщину туркмены привели туда, показали, а когда она поняла, что перед ней, — стала настойчиво искать сама.

— В Турции и Сирии женщины и сейчас носят талисманы из корня мандрагоры, чтобы приворожить возлюбленных, — рассказывал сотрудник станции. — Плоды ее тоже целебны, в старину их называли яблоками любви. С их помощью лечатся от золотухи, заживляют раны. Ольга Фоминична приучает это растение жить на грядках. Сейчас лето, а у мандрагоры — зима, она на покое, но вот осенью зацветет фиолетовыми цветочками, будет цвести зимой, а весной плодоносить. Тут однажды два солдата нарвали с грядок плодов мандрагоры да наелись, — что было! Совсем пьяными стали. В больницу оба попали.

— А скоро я отсюду уеду, — сказала Маша. — Уже и привыкла к Туркмении, скучать буду наверное.

— Вам бы съездить в ущелье Ай-Дере!

— Но когда же? Завтра днем уезжать.

— Съездимте утром. Только рано; я должен выехать в семь утра, чтобы вернуться к двенадцати.

— Поедем, Толик?

А Толику — куда бы ни ехать, лишь бы с мамой.

Ишь как здорово получается: заключительный аккорд, прощание с Туркменией… Про Ай-Дере есть стихи, Маша помнит:

Эти горы были сказочными кладовыми, в которых столетиями и тысячелетиями хранились удивительные сокровища. Здесь росли на просторе огромные деревья ореха, инжира и граната, ежегодно осыпая к подножиям свой весенний свадебный убор, плодонося и оделяя своими плодами людей.

Утром пришлось раненько сбегать в детдом, накормить Толю, еще сонного, молоком и хлебом, и к семи быть на место. Автомобиль простецкий — «виллис», или «козлик», как его называют в просторечье, — для нужд станции его дают иногда пограничники. Они со станцией в дружбе.

— Везет нам с тобой, Толик!

И снова — горы, опьяняющий, словно бы даже насыщающий воздух, субтропический совхоз, аул, посевы хлопка, огороды, река Сумбар, о которой рассказывал Чарыев… Дорога бежит над долиной Сумбара, по бокам невысокие лысые горы Кесе-Даг, и всюду сады, сады, сады… Под огромными платанами — маленькие дома, красивые люди, — они тут все очень красивые. Все рослые, сутулых нет. Удлиненные смуглые лица, высокие густые брови вразлет, строгий, часто — прямой профиль, большие глаза в густых ресницах. А волосы у иных коричневатые, чуть ли не русые. Красивый народ!

Ехали селеньем Геркез. Здесь в восемнадцатом веке родился поэт Махтум-Кули, великий туркменский поэт. Тоушан читала Маше его стихи:

Здесь он учился грамоте. Портрета его не сохранилось, — не поискать ли его отраженье в водах реки Сумбар?

Небо здесь глубокое, синее, яркое. С дороги то и дело вспархивают стаи горных курочек, — молочно-серые перья, кораллово-красные клювы и папки. Камень — зеленые рощи — бегущая вода… Дорога лепится по склонам горы, узкая, скошенная наружу книзу — как бы нам не упасть! Внизу далеко — луга, тракторы, люди. Машина спустилась вниз и почти въехала в реку: гора подошла к реке вплотную, колеса хлюпают. Ничего, проехали.