Василий Субботин - Прощание с миром

Море внизу там кипело, волновалось, колотилось о землю во много раз сильнее, яростнее и настойчивее, чем где-нибудь еще, D каком-нибудь другом месте. Море казалось мне не таким, каким оно бывает везде. И скалы тут были круче, и ущелья эти, и впадины отвеснее, обрывистее.

Море внизу там ревело. Мы глядели сверху на него, потому что подступов к нему отсюда, откуда мы заехали, никаких не было, место было совершенно неприступное. Солнце уже зашло за гору, когда мы сюда подъехали, и вся окружающая местность, и эта бухта, и этот неприступный голый скат стремительно погружались в темноту. Тень от горы входила все глубже в море.

Внизу там все больше штормило, и сумерки становились все гуще. Известно, что здесь, на этом берегу, солнце, в Крыму такое яркое, скрывается из глаз почти что на целых два часа раньше, потому что оно заходит за еще более высокую гору.

На обратном пути мы еще остановились у Байдарских ворот, у стоящей над обрывом церкви. Здесь был буфет, и мы здесь немного подкрепились красным вином и шашлыками, которые нам приготовила закутанная в десяток теплых шалей, топчущаяся на холодном полу буфетчица. Мы даже вышли туда, на балкон открытый, повисший над берегом и морем. Отсюда при желании можно было многое увидеть.

Мы вернулись в Ялту поздно, когда дом уже спал, а на другое утро пошли благодарить Паустовского. Мы очень боялись, что нам попадет за покалеченную машину, а он только спросил, как мы съездили, довольны ли мы нашей поездкой…

Не знаю, что там стало с этой машиной, я ее больше не видел.

НАСИМИ

С Габилем Имамвердиевым, тогда молодым азербайджанским поэтом, я учился в одно и то же время на Высших литературных курсах, а потом мы не виделись с ним, я думаю, лет двадцать, наверно. Встретились же мы с ним через эти двадцать

лет потому, что нам вместе предстояло лететь в Египет и в Сирию.

Габиль мало изменился с тех лет. Он был все так же близорук, по-прежнему мог пройти в двух шагах от тебя и не узнать, не заметить. Но главное, мог все так же громко с жаром говорить о поэзии, о стихах. Мы были рады встрече, а еще больше — предстоящему нашему с ним совместному путешествию в неведомые страны. Случилось, однако, так, что я не полетел. Перед самым отлетом я сделал себе прививку оспы и у меня поднялась температура, очень высокая поднялась температура, оспа у меня привилась по-настоящему, я очень плохо себя чувствовал, рука раздулась. Так я и не увидел ни Луксора, ни пирамид, многого не увидал, не поглядел, и теперь уж, это совершенно ясно, не увижу никогда. Такая возможность предоставляется человеку только один раз.

Габиль стремился в эту поездку главным образом потому, что ему хотелось побывать на могиле Насими, великого поэта Востока и всего мира, о котором Габиль писал поэму. Поэма у Габиля была вроде бы уже закопчена, но ему хотелось посмотреть места, где развертывались описываемые в поэме события. Могила Насими, по словам Габиля, находилась в Алеппо, в Сирии. Габиль мне показывал на карте, где все это есть. Это было где-то на севере Сирии, но я плохо понимал, где именно. Мне почему-то казалось, что это в пустыне где-нибудь, в глубине пустыни. Так мне почему-то казалось, не знаю почему… Мне казалось странным ехать куда-нибудь еще — от Нила, от пирамид!

Что касается моего друга Габиля, то он заранее уже переживал эту поездку, это путешествие по местам, о которых он хорошо знал по книгам, изучаемым им, по литературе, и

очень волновался…

Имадеддин Насими, так звали этого человека, родился в Шамахе, на родине Габиля, в Азербайджане, в городе, где, по словам Габиля, родились очень многие великие поэты его страны. Еще в юности Имадеддин Насими воспринял идеи своего духовного учителя великого Фазлуллаха, философа, учившего тому, что человек — есть бог. Что познавший истину, совершенный духовно человек подобен богу и что бог, говоря словами стихов Насими, «любой из нас, из сыновей Адами». Так говорил Насими. Я, разумеется, лишь весьма приблизительно излагаю это учение, новое по тому времени для людей тогдашнего Востока, талантливым проповедником и распространителем которого в своих газелях и коротких стихотворениях явился Имадеддин Насими. Поэзия Насими славила человека, как сердце и солнце вселенной, провозглашала человека сутью всего сущего. Обвиненный в ереси, Имадеддин Насими погиб в Алеппо, в тогдашней провинции Египта, куда он, странствуя по земле и, как свою веру, распространяя это новое учение, перебрался к тому времени. Насими был казнен редкой и жестокой даже по тем временам казнью. С него с живого содрали кожу. Никогда потом столь страшная, столь мучительная казнь не повторялась.

Так закончил свою жизнь Имадеддин Насими, один из величайших поэтов мира. Было это в 1417 году. Шестьсот лет назад.

Неизвестно, сколько прошло времени. Старые правители ушли, пришли новые, не более гуманные и ничуть не более просвещенные, но другие, новые.

Насими был похоронен во дворе того дома, где он жил. Могила его не затерялась, не была потеряна.

Я встретился с Габилем Имамвердиевым только через два года в Ялте, куда Габиль приехал отдыхать. Мы очень обрадовались друг другу, тем более что встретились неожиданно, на улице. Я, разумеется, сразу же спросил Габиля, как он ездил, удачным ли было его путешествие. Габиль от всего был в восторге, и от пирамиды Хеопса, и от Сфинкса… Я было начал расспрашивать у него про пирамиды, но он махнул рукой. Меньше всего он думал о пирамидах! Самое главное, несмотря на то что это было для него нелегко, не просто, он все-таки добрался, оказывается, до этого города, где жил Насими, что он все-таки проехал туда, в Алеппо, в Халеб, как еще называют этот город в этой стране. Все было, как и было задумано. Ведь он, можно сказать, только затем туда и ехал.

Вот что мне рассказал Габиль.

Габиль приехал в Халеб вечером, поздно. Он уже знал, что могила Насими где-то от него недалеко, может быть даже совсем рядом, что завтра чуть свет он увидит ее, но не мог спать. Не в силах дождаться рассвета, он вышел на улицу и, спотыкаясь, долго бродил в темноте, по незнакомому, неосвещенному городу. Ему казалось, что Насими, его дух, как тень всюду сопровождает его, что могила Насими тут же, может быть, под стенами этой крепости, в черте которой находилась гостиница, где поселился мой друг Габиль… Вот так и я, наверно, я уже говорил об этом, когда приехал в первый раз в Берлин, приехал через двадцать лет после войны, так же вот не в силах был дождаться утра и тоже пошел ночью искать рейхстаг, не мог дождаться утра. Все мы такие!

Впотьмах, спотыкаясь, Габиль долго бродил по городу.

Утром, когда рассвело, ему показали улицу, по которой надо идти. Габиль пошел по пей, все еще не в силах поверить, что он в Халебе, в этом городе, где окончилась жизнь героя его поэмы, над которой Габиль работал столько лет. Улица, по которой он шел, была замощена квадратным, зеленым от времени камнем, имела триста метров длины и называлась улицей Насими. Он сам прочел это название на табличке, которая висела на стене, на ржавой, плохо держащейся табличке. Габиль был как во сне.