Василий Субботин - Прощание с миром

И вот теперь, года через два, новое письмо того же самого человека, в какой-то мере даже стесняющегося, что приходится обращаться второй раз, беспокоить, отрывать вроде бы от дела.

Судя по письму, ему, этому учителю сельской школы, вздумалось поехать в Болгарию с туристской группой, составленной из колхозников, из жителей того села, в котором он работает. Как можно понять из письма, они долго ездили и остановились на ночлег в каком-то небольшом населенном пункте. И вдруг он, человек много читающий, понял, что они находятся совсем рядом с Созополем, крохотным городком на берегу моря, который так чудно описан у Паустовского в его «Амфоре», прежде всего, и в котором болгары даже построили музей, посвященный советскому писателю, с таким восторгом воспевшему их город. Мой учитель не нашел ничего лучшего, как съездить в этот город, тем более что там, где они остановились, осматривать было нечего, а до вечера оставалось еще много времени, к тому же туда, в этот Созополь, шел прямой автобус. Он сел в автобус и провел оставшиеся до вечера часы в Созополе, к вечеру он вернулся.

Узнавший об этой отлучке руководитель группы, человек из того же колхоза, сказал ему, что больше он никуда не поедет, что он — резидент (все слова знают!) и что ездил он туда, куда ему надо, чтобы встретиться с другим резидентом.

Теперь, пишет мне мой корреспондент, его обсуждают на бюро, таскают с одного собрания на другое, а его доведенная до отчаяния жена говорит ему: «Ну что, съездил, полизал следы великих людей!»

Мой корреспондент не знает, когда и чем все это для него кончится. Просит только написать ему, что я обо всем этом думаю, действительно ли он совершил какой-либо проступок.

И хотя он не просил меня о том, чтобы я за него заступался, потому что, видимо, плохо верил, что это могло бы что-нибудь дать, а главное в то, что у меня есть какие-то возможности, я все-таки отнес его письмо в редакцию одной из наших газет, в один из ее отделов, занимающийся проблемами воспитания. Правда, потом я так и не мог добиться: пытались ли они предпринять что-либо со своей стороны. Слишком рядовой случай!

Пригласили меня на телевидение, никогда не приглашали, а тут вдруг вспомнили. Я даже удивился. В назначенный день и в назначенный час приехал в Останкино. У входа, у двери, встретила меня красивая дама, редактор телепередачи, и была даже очень любезна. Привела она меня в студию, достала из стола сценарий передачи, нашла соответствующую страницу и сказала, что мне — согласно сценарию — следовало сказать. Речь, как вы понимаете, шла о событиях, связанных с последними днями войны, со взятием Берлина. Я несколько удивился такому обороту дела и сказал ей, что я этого говорить не буду, не могу, по одному тому уже хотя бы, что все было, как бы это помягче сказать, не совсем так, а по-другому. Что нет нужды говорить неправду, что проще будет сказать так, как было все это на самом деле. Для редактора моего, как я увидел, такое поведение было внове, она никак не ожидала, что у меня могут быть какие-то на этот счет свои соображения. Она с трудом сдерживала свое негодование, была очень разгневана и рассержена.

Видя все это, я сказал, что я попытаюсь изложить то, что мне предлагают, по-своему, по-другому, так, как все это было, и в то же время так, чтобы это вписывалось в их сценарий, что мне надо для этого уединиться на несколько минут. Скрепя сердце она согласилась. Я отошел в сторону и довольно скоро написал текст, который достаточно хорошо вписывался в сценарий и в то же время не был ни в каком противоречии с фактами истории, с тем, как все это происходило в действительности.

Очень хороший текст написал, даже сам не ожидал…

Вскоре на меня направили камеру, и я проговорил то, что я написал, то, что надо было.

С этим я ушел.

Дня через три меня встретил мой знакомый. Он сказал, что он хотел бы сообщить мне об одном факте, о котором я, может быть, не знаю. Что он только вчера по телевидению слышал. И сказал мне, о чем идет речь. Я сказал, что все было не так, не совсем так, что я сам вчера участвовал в передаче, о которой он мне говорит.

Он очень смутился и сказал, что, видимо, он не должен был говорить мне этого, потому что меня там, в этой передаче, не было…

Оказывается, эта женщина, редакторша эта, видя мое непослушание и упрямство, не стала со мной спорить, записала меня, то, что я сказал, то, что я хотел сказать, а потом передала заготовленный для меня текст другому человеку, моему товарищу, ведущему передачу.

Он его проговорил так, как было задумано и как было написано в сценарии.

В наказание за мою непокорность никогда больше меня уже не приглашали на телевидение.

Зимой однажды, когда небо в Москве висело низко над головой и чувствовал я себя все хуже, мне пришло в голову взять путевку в один из ведомственных санаториев в Крыму.

Все это оказалось проще, чем я думал. Я сначала даже не понял, почему. И только потом мне стало ясно: по зимнему времени, оказывается, все это легче, к тому же санаторий, как это выяснилось позже, только что открылся, о нем еще не знают, и желающих ехать туда еще нет.

Это было далеко за Симеизом, я уже даже забыл, как по-нынешнему называется это место. Не все еще достроено, вокруг пока еще одни скалы, даже и пляжа оборудованного нет. Но по берегу нагорожены уже такие дворцы, что в первую минуту я даже не понял, что все, что понастроено здесь, — один и тот же санаторий. Нигде и никогда я не видел такого количества мрамора, как здесь. Я даже и не подозревал, что существует мрамор такого рисунка и такой расцветки. Все было из мрамора! И подъезды, и фойе, и переходы. А переходов, надо сказать, было много, метров по четыреста — один в столовую, другой такой же — в лечебный корпус. Размах совершенно фантастический. Впечатление было такое, что строившие это сооружение люди думали только о том, куда бы всадить лишний миллион.

Не сказал еще, что каждый корпус, а их было пять, был соединен переходными площадками с другим, с соседним. На моем этаже было не более десяти обычных, не люксовых комнат. На других, там, где были люксы, их было и того меньше. А кроме того, каждый следующий этаж был отведен под зал, где стоял телевизор и была такая мебель, какой я не то что никогда не видел, но даже не знал, что такая существует на снеге.

Надо сказать, что я не прожил тут и двух недель, из одного только протеста я уехал от всей этой непривычной для меня роскоши.

Дело, однако, не в этом. Это я уже так, между прочим говорю.

В столовой, за одним со мной столом, напротив меня, сидел молодой человек в потертом пиджачке, в достаточно засаленном, свернутом набок галстучке, ботинки были изрядно стоптаны. Оказывается, комсомольский работник, парень из района, тоже, показалось мне, попал сюда по случаю, по недосмотру какому-то или все потому же, что санаторий еще по-настоящему не функционирует, еще только-только начинает работать.