Зигмунд Скуинь - Кровать с золотой ножкой

Марта хитрила сама с собой: дескать, ничего не решила, ничего не знаю, никаких планов в голове. Вера и любовь вели ее к Атису. Когда в детстве на дерево залез ее любимый котенок Тинка и в отчаянии пропищал там день и ночь, на помощь пришел Атис. Когда она однажды нечаянно заплыла в разбушевавшееся по-осеннему море, Атис ее вырвал из пучины за волосы. Позднее Атис от нее был далеко, не то что старшие братья, с ним мало доводилось общаться, но каким-то мистическим образом он появлялся, когда она нуждалась в друге. И протягивал руку помощи. Пошучивая, подначивая, поругивая. Со своих гимназических, студенческих и докторских высот не брезговал снизойти до ее ничтожества. Лучше, благороднее, умнее Атиса не было для нее человека. В семье все любили Атиса, да и он свой беспечный, веселый, временами чудаковатый нрав расточал перед каждым с бездумной щедростью. Между ними, что ни говори, существовала некая близость, не заметить ее было нельзя. Разве не по воле и желанию Атиса приехала она в Ригу, что стало началом перемен в ее жизни? Именно ее избрал Атис, ей поверил. Как она тогда обрадовалась! Ухаживать за Элвирой и жить в больнице было нелегко, но Атис частенько наведывался, подбадривал, поддерживал. Даже подшучивая над ней или за что-то отчитывая. А роскошная квартира Атиса с пальмой и паркетными полами, скользкими, как первый лед на пруду! Огромный темно-серый каменный дом с крылатыми женскими фигурами над входом Марте казался настоящим дворцом. Когда умерла Элвира и оставаться дольше в Риге не было нужды, Марта обратилась к Атису за советом: как быть дальше? Она верила, Атис что-нибудь придумает. И Атис придумал: подыщем тебе интересную работу. Стыдно вспомнить, но, когда Харий предложил ей новое место, прежде всего она подумала об Атисе: вот уж он обрадуется, теперь ему не придется меня стесняться, моему славному, любимому, сильному и умному брату.

Подойдя к трамвайной остановке, Марта призадумалась. Так и казалось, в воздухе запахло знакомыми запахами — юфтевым ремнем кондукторского звонка, ручками из хрустящей кожи, лакированной фанеровкой сидений. Окна в трамваях были замалеваны синей краской, лишь на уровне глаз оставлена узкая полоска. Немцы садились в первые вагоны и только с передней площадки. Ей тоже хотелось, как раньше, подъехать к дому Атиса на трамвае, но осторожность взяла верх.

Темно-серый дом слегка пострадал. По фасаду тянулся пунктир пулеметной очереди, стекло парадной двери замещал картон. Но знакомая табличка с именем и часами приема доктора Вэягала висела на прежнем месте, и это смирило тянувшийся следом страх: что, если Атис перебрался на другую квартиру?

Открыла женщина, которой Марта никогда раньше не видела. Серое платье с крахмальным воротничком подсказало: каковы бы ни были ее обязанности в доме, по профессии она медицинская сестра. Одна из тех, от кого Марту в больнице в дрожь кидало. Есть такой тип медсестер, у которых на лице написано: явись сюда сам господь бог — и он для меня был бы всего-навсего пациентом, ничего не смыслящим в медицине. Взгляд женщины не выразил ни удивления, ни досады. Ее темные глаза говорили об одном — Марта пришла не вовремя, а потому у нее нет ни малейших шансов продвинуться хотя бы на пядь за пределы ее начальственного локтя.

— Мне бы повидать… доктора… — Марта решила не открываться больше, чем требовали обстоятельства. — По личному делу. Он меня знает.

Спокойно выдержав взгляд женщины, Марта подбросила еще несколько фраз, ожидая каких-то перемен к лучшему в этих бесчувственных глазах. Совсем как Леонтина: на весу держа совок, поглядывая на стрелки весов и подсыпая в пакет крупу.

— Часы приема вечером от шести до восьми.

— Я приехала из Зунте. Если это вам что-то объясняет…

— Доктора нет дома, он отлучился по делам.

— Я подожду.

— В одиннадцать он должен быть в больнице. Он не сможет вас принять.

— Он непременно меня примет.

Женщина, состроив не то обиженную, не то высокомерную гримасу, позволила ей пройти в приемную. Эту часть квартиры Марта видела впервые.

Пустоватое помещение, никакой роскоши, никакого уюта. Вешалка, белые венские стулья, цветочная подставка с хилыми аспарагусами, настенные часы. Марта сняла полушубок, платок развязывать не стала. Волосы были в жутком состоянии, хорошо хоть об этом вспомнила.

Немного погодя из соседней комнаты в приоткрывшуюся дверь высунулась головка бледной тоненькой девочки. Довольно долго они молча изучали друг друга.

— Ты, должно быть, Лилия?

— Какие тут сомнения, это я и есть! — Лилия вошла в комнату, села у стены напротив и с манерностью дамы расправила плиссированную юбку на своих угловатых коленках. Под мышкой у нее было зажато сразу три книги.

— Ты меня узнала?

— Отчего бы мне вас не узнать?

— Разве ты теперь живешь здесь? С папой?

— А где же еще?

— Раньше ты жила у мамы — в другом доме.

— В таком случае вы много знаете… В другом доме… Нет больше другого дома. И у мамы другое местожительство. Она теперь в краю белых медведей. Нудно и скучно, скажу вам, тоска зеленая… Меня как в тюрьме держат, гулять не пускают. А хочется сходить в «Турецкое кафе», наесться пирожных, но Шарлотта зажимает талоны.

У Марты опять подскочил пульс, она расслышала: открылась входная дверь, женщина что-то сказала вошедшему, ей глухо ответил мужской голос. Похоже, Атис. Позабыв о Лилии и начатом разговоре, Марта встала, немного сдвинула на затылок платок. Ей показалось, все вокруг опять заколыхалось, как при выходе с вокзала.

Атис стремительно шагнул в приемную — был он в черном пальто с бархатным воротом. Настолько стремительно, что над плечом его трепетно взвился конец белого шелкового шарфа. Женщина с гордо поднятой головой стояла в проеме раскрытой двери. И, очевидно, не собиралась уходить.

Атис заметно похудел, лицо осунулось. Но все это пустяки. А главным было то, что Атис смотрел на нее равнодушно и тупо, как в пустоту. Судя по выражению его лица, он Марту не узнал. Возможно, вообще ничего перед собой не видел и, повернувшись к ней, просто скрывал свою слепоту.

— Я бы охотно вас принял, но у меня действительно нет ни минуты времени. Прошу извинить, неотложные дела… — услышала Марта чужие слова из чужих уст. Да и голос теперь показался чужим, незнакомым.

Она потянулась к уголкам своего платка, но так неловко, что платок совсем съехал с головы, обнажив коротко остриженные, взлохмаченные волосы.

— Господин доктор в одиннадцать должен быть в больнице, — сказала женщина и добавила что-то еще о занятости, перегруженности.

Подошвами чувствуя уходящие из-под ног половицы, Марта направилась к двери.

— Вы забыли пальто, — донесся голос женщины.