Виктор Ильин - Жесткий контур

Ленчик приходит на работу с гудком, когда Аввакумов уже начинает ворчать, что пора приступать, а этого левшу черти где-то носят. Цигипало — действительно левша, и здоровается Ленчик по-особому. Он протягивает руку и задорно говорит: «На, держи! В получку отдашь».

А когда Ленчик варит шов, он непременно поет какую-то дурашливую песенку, из которой Сергей запомнил только припев:

Мелодия у песни меняется в зависимости от длины шва: то в темпе марша — это во время прихватки листов, тут швы короткие, прерывистые. Там, где шов длинный, песня становится протяжной.

Ленчику работать с Сергеем тоже, видимо, нравится, потому что Сергей — парень сильный и сообразительный. А кроме того, Ленчику льстит, что под его началом человек чуть не с высшим образованием. У самого Ленчика, как он говорит, шесть классов, а седьмой — коридор: не пришлось доучиться парню — работать надо было.

— А вот скажи, —как-то раз спросил Ленчик у Сергея, — вышел у нас из строя сварочный трансформатор. Можно его чем-нибудь заменить? Ну вот из того, что вокруг нас есть. — И он обвел рукой палубу, на которой громоздились металлические листы, валялся нехитрый инструмент монтажников и стояла крашенная суриком железная бочка.

Сергей улыбнулся.

— Можно. Вместо трансформатора сопротивление можно создать, если подключить бочку с водой.

— Знаешь, — с неудовольствием констатировал Ленчик и с завистью вздохнул. — А вот мне учеба не лезла в башку. Упрямый я такой уж родился. В школе меня приучали правой рукой писать. Бывало, привяжут левую руку ремнем, а только учитель отойдет, я потихоньку ее вытащу и опять за свое...

— А разве это мешает тебе работать? — спросил Сергей.

— Вообще-то нет, дразнят только...

— А вот, говорят, Кочубей мог левой рукой рубить... Слыхал про Кочубея? Командир был такой в гражданскую войну. Беляк ждет удара с правой, приготовился, защищается, а он ка-ак перекинет шашку в другую руку, ка-ак рубанет!

Ленчик отшатнулся: так близко махнул у него возле лица рукой Сергей, рассмеялся.

— Так то война!

— Нет, нет, — заторопился Сергей, — я думаю, что человек, если он настоящий человек, даже свой недостаток сумеет использовать так, чтобы быть людям годным...

— Может, хватит баланду травить, — прервал беседу Сергея и Ленчика бригадир, — я уже за вами давно гляжу: думал, не драться ли собираетесь? Размахались...

Аввакумов развернул потрепанную синьку — чертеж верхней палубы, — ткнул пальцем.

— Здесь закладной лист надо ставить. Кумекаете? Будете вдвоем: ты (на Сергея) и ты, Ленчик... Да побыстрее!

Смотрит Сергей на лист чертежа. Вроде бы все понятно: посреди палубы остался незакрытый участок. Надо положить на него лист и приварить. Что-то смутно вспоминается ему, тут должны быть какие-то усадочные напряжения, лист может покоробить, лопнут швы: ведь сварка идет в жестком контуре.

— Ну, ты чего застыл? — окликнул Сергея сварщик. — Режь скобы... Ну, пластинки такие. — Ленчик начертил на палубе мелом размер. — Штук сорок. Поставим их, а потом приварим лист...

Лист уложили в проем, на бимсы, прихватили скобами. Ленчик опять мурлыкал: «А мы ее цап-царап...» Скучное дело — прихватка.

Загородившись одной рукой от острого света полыхающей дуги, а другой поддерживая скобу клещами, Сергей подумал: «Вот учили меня, учили, а какой-то парнишка легко, словно играючи, делает свое дело, а я не могу...»

Ленчик откинул щиток, выкинул дымящийся огарок электрода, полюбовался на шов.

— А скажи-ка мне, сколько на реке бакенов? — вдруг спросил он Сергея.

— Не знаю, — недоуменно пожал плечами Сергей, — наверное, несколько тысяч...

— Три, — захохотал сварщик, — белый, красный и пестрый... Не знает, а еще в институте учился!

Последние слова, показалось Сергею, были сказаны злорадно. Он угрюмо взглянул на Ленчика и сказал:

— Ну зачем ты это? К чему? Что я тебе плохого сделал?..

Говорил, а сам думал: «Вот расчувствовался, философию перед ним развел, чуть не в друзья записал, а он вон тебя как... Так тебе и надо, так и надо, белая ворона...»

— Подумаешь, — Ленчик дернул плечом, — тоже мне, подначку не понимаешь!

Цигипало зло надвинул щиток на лицо, ткнул толстым коричневым электродом в лист. Выплеснулась с шипением синеватая дуга, облачко дыма расплылось над листом. Но песни из-под щитка не слышалось.

«Здравствуй, мама! Ты спрашиваешь, почему я редко и скупо пишу... Эпистолярный жанр не в моем характере. Как-то трудно бывает изложить на бумаге то, что у тебя на душе. Не зря говорят: исписанный лист — испорченный лист. Трудно, очень трудно правильно выразить то, что ты думаешь. Уж лучше при встрече мы с тобой поговорим обо всем».

Что еще написать матери? Сергей ерошит черный ежик волос, тянется за папиросой. Закуривает.

У ребят в общежитии он не был ни разу. Очень хочется пойти туда, посмотреть, как они живут, чем занимаются. Хотя он и так знает, чем они могут заниматься. С утра на лекции, потом обед и в читалку: середина семестра...

Витька Селезнев, наверное, опять избран старостой комнаты. На двери, наверное, приколол Витька график дежурств по комнате. График похож на таблицу розыгрыша по шахматам, поэтому все, кто видит его, непременно думают, что в четыреста тридцатой увлекаются шахматами.

Интересно, кто сейчас занял его койку? Наверное, кто-нибудь из однокурсников. А купили ли ребята кастрюлю или нет? Ведь каждый год вначале они уговариваются купить большую полуведерную кастрюлю, чтобы варить в ней обед. В других комнатах так делают и, говорят, немало экономят на этом.

Однако разговоры о покупке каждый раз натыкаются на молчаливое сопротивление каждого в отдельности. Сергей знает, почему это. Однажды, это было весной, на третьем курсе, Витька Селезнев решил, что настала пора от слов перейти к делу.

Он собрал с каждого по рублю и многозначительно пообещал накормить ребят такой окрошкой, какую им никогда в жизни не приходилось есть.

— За уши не оттащишь от такой окрошки, — вещал Витька. Он специально удрал с лекции и предупредил: — Чтобы в три часа все были дома!

В общежитии Витька выпросил у соседей кастрюлю, сбегал за бутылочным квасом, купил свежих огурцов, луку, колбасы, сварил яйцо. В половине третьего он начал сооружать окрошку. К трем часам на столе, застланном синей облезлой клеенкой, высилась кастрюля, похожая издали на бак для кипячения белья, полная до краев окрошкой.

Три ложки и гора хлеба, нарезанного Витькой, довершали картину предстоящего пиршества.

Но Сергей и еще один парень — сосед по комнате — задержались на кафедре строительной механики корабля, где раздавали контрольные работы. Они пришли только в половине пятого.