Пантелеймон Романов - Сборник рассказов

Алёшка уже догадался, в чем дело, но ему хочется почему–то притвориться удивленным.

— Опять на новую? — говорит он и, разинув рот, стоит с кочергой около печки и смотрит на хозяина.

— Что рот разинул, как ворона?

— И новая барыня с нами? — говорит он.

— Ты почему знаешь? — хозяин смеется.

— И она с нами. И она с нами.

Алёшка видит, что хозяин весел, счастлив. Давай бог! Только надолго ли? Ведь квартир в городе много.

— Ну, слава богу, слава богу, — говорит хозяин и долго ходит по комнате. — Да как же я забыл позвонить, чтобы доверенность Сотниковы прислали?

— Я уже звонил, сказали, пришлют, — говорит Алёшка, мешая кочергой в печке.

Хозяин удивленно оглядывается.

— Сказал, чтобы завтра к девяти часам, а то ихнее дело не выгорит.

— Ай да Алексей Петров Сычев!.. Молодец! На тебя, брат, как нападет; иной раз тебя хоть в деревню отправляй, а иной раз — ты парень хоть куда. Где же ты нынче обедал?

— В "Русском хлебосольстве", — говорит Алёшка, гремя вьюшками в трубе. — Да плохо наелся.

— Так; ну сейчас наешься. Вот я, кстати, получил предложение на новое дело в три тысячи рублей… Одно к одному.. Как ты к этому относишься?

— Положительно… — говорит Алёшка, утирая нос и подбирая от печки веник и совок.

— Гм!.. Положительно. Губа у тебя не дура. Давай чай пить. Видно, возьмем тебя на новую квартиру. А если завтра придет дед да скажет: давайте мне моего Алексея Петрова Сычева землю пахать да навоз возить — к этому как ты отнесешься?

— Отрицательно… — хрипит Алёшка и бежит ставить самовар.

— Получен приказ вернуть все взятое из экономии и передать в советское хозяйство, — сказал член волостного комитета Николай–сапожник, придя на собрание, — утаившие будут преданы суду.

Все стояли ошеломленные, не произнося ни слова. Только Сенька–плотник не удержался и сказал:

— Вот тебе и красные бантики…

— Велено проверить по описи, кто что брал из живого и мертвого инвентаря.

— Да для чего ж это?

— Рассуждать не наше дело. А раз сказано, значит должон исполнить.

— А ведь говорили, что все народное?

— Мало что говорили. Было народное, а теперь хотят сделать государственное. Ну, языки–то чесать нечего. Надо проверять.

— А что без описи взято, тоже отбирать будут? — спросил кузнец.

Все затаили дыхание.

— Постой, дай хоть по описи–то проверить, — сказал Николай, отмахнувшись от кузнеца, как от докучливой мухи.

Стали проверять.

— Двадцать дойных коров с молочной фермы роздано беднейшим и неимущим… налицо только пять. Куда ж остальные делись?

— Куда… ко двору не пришлись, — недовольно сказал кто–то сзади.

— Что значит ко двору не пришлись? Ты куда свою корову дела? — строго спросил Николай у Котихи.

— Издохла, куда ж я ее дела, — сердито огрызнулась Котиха, стоявшая в рваной паневе, с расстегнутой тощей грудью. — Навязали какого–то ирода, до морды рукой не достанешь, нешто ее прокормишь.

— Вот черти–то, — сказал Николай, — заплатишь, больше ничего.

— Накося…

У других коровы тоже исчезли. Кто продал прасолу на мясо, у кого околела.

— Готового не могли сберечь, — сказал Николай. — Ну, а мертвый инвентарь? Поделено десять телег, десять саней, плуги и прочее… все доставить.

— Да откуда ж их взять–то? — крикнул печник. — Мне, к примеру, и пришлось–то от этих телег два задних колеса, а передние еще у кого–то гуляют. Черт их сейчас найдет!

— Вот ежели кажный принесет, все колеса и сойдутся.

— Ни черта не сойдется…

— Да куда же вы все девали–то? — крикнул в нетерпении Николай.

— А кто ее знает, — сказали все. — Промеж народа разошлось…

— Да ведь народ–то весь здесь?

На это никто ничего не ответил.

— А что без описи… тоже отбирать будут? — спросил кузнец.

— Будут. Обыскивать надо, — отвечал Николай, просматривая какие–то бумаги.

Все опять насторожились, а несколько человек юркнули на задворки…

— То разбирай, то опять собирай, прямо задергали совсем, нет на них погибели.

— Не дай бог, в голове помутится от такой жизни.

— Главное дело, врасплох захватили. Куда теперь все это денешь? Деревянное что, — пожечь еще, скажем, можно, а железо, — куда его?

— Закапывать. Слободские все закапывают. — Или в пруде топить, — сказал кто–то.

— Что утопишь, а над чем и помучаешься, — проворчал кузнец.

— А у тебя что?

— Мало ли что… ведра есть, жбаны молочные, болты от машины, половинка этого… сепаратора, что ли, чума его знает. Потом нож от жнейки.

— Это утопишь.

— А когда доставлять–то? — спросил кто–то.

— Нынче надо, — отвечал Николай, просматривая бумаги и думая о чем–то.

— Ну, где уж тут успеть?

— Небось записывать будете…

— Что записывать?

Никто не отозвался. Еще несколько человек отделилось от толпы и тоже юркнули на задворки. Остальные беспокойно посмотрели им вслед и переглянулись.

— Куда это они?

— Умные люди, знают куда, — сказал кузнец и, что–то вспомнив, сам заторопился. — Ах, черт, надо мерину корму дать, — сказал он.

Николай все о чем–то думал. Когда он оглянулся, около него стояли только человека три.

— Где ж народ–то? — спросил он.

— А черт их знает. Ну, что ж, надо по дворам идти?

— Да, надо, — сказал Николай. Но вдруг, что–то вспомнив, торопливо сказал: — Подождите маленько, у меня корова не поена, — и быстро юркнул в избу.

Минут через пять у пруда неожиданно столкнулись Николай и кузнец. Кузнец — с большими молочными жбанами из белой жести, Николай — с нанизанными на веревку гайками, петлями, подсвечниками. Кузнец присел было за куст со своими жбанами. Николай сделал такое же движение, но потом махнул рукой и сказал:

— Ну, черт ее… все равно. Только не болтай никому.

И, закинув в пруд на веревке свои гайки и подсвечники с прикрепленным к ним поплавком, стал прятать у берега конец веревки.

В это время, запыхавшись, с колесом от жнейки и какой–то мелочью, прибежал печник и, наткнувшись на кузнеца, словно обжегшись, присел было, но, увидев с другой стороны Николая, махнул рукой и, сказавши: "Не болтайте никому!" — вышел на плотину.

Еще минут через пять стал прибывать новый народ,

— Полезли!.. И все к одному месту, как черт их догадал…

Кузнец закинул свои жбаны, но они повернулись вверх горлами и никак не хотели тонуть, сколько он ни водил по пруду за веревку.

— Вот черти–то окаянные! Говорил, не утопишь. Вишь, вишь, задирают морду вверх, да шабаш. Тьфу!

Пришел Сенька с экономическими ведрами. Афоня с какой–то машинкой, которой даже все заинтересовались и, оставив на время работу, стали рассматривать ее.

— Яблоки, что ли, чистить, не разберешь, — сказал Фома, посмотрев сначала на машинку, потом на ее владельца.