Майя Ганина - Избранное

«На остановку кто-то подкинул, — объяснил он. — Живое, жаль. Мне мечталось породистую, но, видно, уж судьба». — «Больно мы породистые». — «Ничего не известно. В одних собаках веками культивировалась красота, в других, напротив, уродство».

Спущенный на пол щенок начал тявкать, бегать за ее ногами, пока она ходила с кухни в комнату, и напустил слишком большую для его размеров лужу на натертый паркет. Но сердце ее было томительно-полно ощущением гармонии, тишины и счастья. Умиления. Подняв щенка под передние лапки, она разглядывала вислоухую курносую коричневую мордочку, толстый живот с мокрой пипкой, поднеся его ближе к лицу, умильно почмокала губами, подула в нос. Существо сморгнуло, дернуло нижней частью туловища, пытаясь устремиться ближе, лизнуло торопливо пресным острым язычком в губы.

В дверь позвонили. Это была соседка по площадке. Попросила луковицу, пройдя в комнату и следом на кухню, удивленно, недобро созерцая новый уют.

Настала осень. И ей вдруг захотелось поехать после работы не домой, а в район своей жизни, посмотреть, подышать, снять напряжение, почему-то стоявшее в ней последнее время.

Неширокие улицы с черным мокрым асфальтом, и белоснежный и темно-красный кирпич кремлевских стен внизу, и темно-серого шершавого камня старинные жилища — увидела вдруг свой район новым сердцем, затосковала, запросилась назад, в настоящее свое, в чистое, прочное. Всегдашнее. Зашла в его двор, поглядела на тополь, на землю под ним, осыпанную длинными, как лимоны, зелено-желтыми листьями. Новый круг начинался. Но для нее продолжался старый.

Она вернулась домой на полтора часа позже. Он уже ждал ее, накрыв ужин как умел, телевизор работал необычно, с включенным звуком. Щенок спал, развалившись кверху животом у него на коленях.

Был он почему-то не в себе, стояло незнакомое, старая тревога какая-то. Сначала она решила, что он рассердился на ее загул, но после поняла, что нет, — поглядывал искоса тайно каким-то жалким глазом. Она вспомнила, что уже дней десять в нем что-то происходит отдельное, но ведь и в ней с наступлением осени проснулась старая тяга к одиночеству, он тоже имел право на свои мысли, свои решения, в конце концов. Не стала допытываться, в чем дело.

После ужина он вдруг пошел в переднюю и с виноватым видом принес две плотно исписанные с двух сторон бумажки. Повестки в суд. В качестве ответчиков по делу, возбуждаемому Маматкиной А. Н., той самой громадной женщиной, с которой они совершали обмен.

Десять дней назад он получил повестку с вызовом к судье, скрыл, являлся, с судьей поссорился и все колебался — рассказывать, не рассказывать, считая, что испортил дело.

Она выслушала маловразумительный его рассказ, напряженно подняв безволосые надбровья, сжав крохотный рот, раздумывала. Так, в общем, и не поняла, чего Маматкины от них хотят. Не поняла, потому что слушала его рассказ вполуха, погрузившись в себя, в то, как она жила прежде. Прежде она жила настоящей своей жизнью, теперешняя жизнь была чужая, выдуманная, как цепочка картинок ее второго, тайного существования. Но ничего вернуть было уже нельзя, потому что жизнь двигалась дальше, как река, в которую нельзя ступить дважды.

Но в день суда, проснувшись, по старой своей привычке, еще до света, она вдруг осознала настоящее, подаренное поворотом судьбы житье. Слушала тарахтенье холодильника на кухне, и тихий шелест движущейся воды в трубах, и нескончаемое рокотанье дождя за приоткрытой балконной дверью. Ощущала тяжесть сопевшего щенка в ногах и беззащитное жестковатое сопение своего двойника, отданного ей под защиту и для защиты. Смотрела на непривычные, потому вызывающие тревогу и сопротивление очертания комнаты, гармоничные и красивые на ее вкус тем не менее. Должные бы стать ее последним надежным пристанищем, углом, где они смогут всегда быть оба-два, никому не мешая, не тревожа ничье любопытство.

И вот — повестка.

Судья зачитала заявление Маматкиной, что та просит считать обмен недействительным, так как производила она его в период упадка умственной деятельности. На нее был совершен психологический нажим, ее ввели в обман. За прекрасную однокомнатную квартиру в зеленом районе ей подсунули две бог знает каких, без элементарных удобств, там с тоски ей все время хочется повеситься. Просьба к суду считать обмен несостоявшимся, стороны вернуть на прежнее свое жилье, а виновных в обмане наказать штрафом или каким еще серьезным способом. Справки о том, что истица состоит на учете в психоневрологическом диспансере и страдает шизофренией, прилагаются.

Судья зачитала заявление и спросила, что ответчики могут сказать в свое оправдание.

Ответчица молча пожала плечами, потом пробормотала растерянно:

— Как же. Мы там ремонт сделали, такую грязь выгребли-вычистили.

— Да у не вашей грязище не чета, — тут же парировала Маматкина. — Руины престо, а не жилье.

— Ремонт будет оценен и оплачен, — строго заметила судья. — И потом, они должны были сделать ремонт по выезде, теперь что говорить о ремонте, раз вы сами согласились.

— Мне непонятно, — сказал ответчик дрожащим голосом, и этот дрожащий голос пронзил ответчицу болью сильнее, чем сама грустная предстоящая им эпопея. — Почему вообще суд принял это дело к рассмотрению. Состоялся законный обмен, стороны согласились на него добровольно, действительно был произведен нами, не первой молодости людьми, сложнейший по нашим силам ремонт. Я, например, второй такой уже не смогу сделать — что мне ваша компенсация. Кто все-таки у нас в государстве переоценен. Нормальные здоровые люди или шизофреники. А через два месяца она снова начнет конфликтовать с сыном и снова захотят размен. Уже на более выгодных условиях, потому что мы из ее грязной пещеры сделали цивилизованное жилье. И опять уже другие люди будут зависеть от ее каприза. Когда менялась, она справки нам и вообще не предоставляла, умолчала о своем заболевании.

— Закон гуманен и защищает заведомо больных людей от произвола и обмана здоровых, — объяснила судья.

— А сын ваш согласен съезжаться? — спросила ответчица. — И кстати, не должен ли закон охранять здорового пока парня от влияния таких родителей.

— Это наше семейное дело, — крикнула Маматкина. — И почему сын должен с нами съезжаться. Вы, значит, будете иметь по комнате, а мы втроем должны тесниться в одной. Вам по нормам вполне хватает жилплощади в этой комнате, и живите. А то собак разводят. Очень хорошо жить за счет других хотите, господа какие.

Это было глупостью, абсурдом, на который и внимания не следовало обращать. Но у ней перехватило дыхание от этой наглости, от бандитизма словесного; господи, ведь в Библии, в законах Моисеевых есть заповедь о том, кто нанесет ближнему вред словом, почему же у нас нет такой статьи, почему нет управы на таких Маматкиных. Сердце качнулось больно, перехватило дыхание, в глазах стало темно. Она взяла, сделав невероятное усилие, себя в руки, еще не хватало их порадовать слабостью своей.