Майя Ганина - Избранное

Официантка принесла коньяк, он вылил в бокал и выпил. Скоро ему стало хорошо и безразлично. Он оперся о стол обоими локтями, закурил, стряхивая пепел в тарелку с остатками лобио, и глядел перед собой, не видя зала, не слыша грохота электроинструментов.

Вдруг что-то словно бы прорезалось, как бы всплыло из тумана, заколыхалось, приняв неприятно-знакомые очертания. Он выпрямился, делая усилие над собой, прорвался сквозь хмель.

За соседним столиком рыдала та самая девица, которую он видел в компании двух шоферов на холме. Он узнал одного по мятой кожаной куртке, другие созастольники были ему не знакомы. Девица рыдала, мужчины хранили вежливое ироническое молчание, только тот, с кем Михаил видел ее за «МАЗом», медленно багровел, накапливая в себе неистовый гнев, готовясь дать ему выход. Девица кусала накрашенные губы, черная краска с ресниц бесстыдно окаймила ее мокрые подглазья, грязными бороздками состарила щеки.

Поднимаясь ревом на высоту, она пронзительно тянула обиженное, безнадежное «у-у-у», отчаянно хлопала себя ладонями по груди и по голове, точно пыталась уничтожить себя или, может, проснуться. Было ей лет двадцать, а то и меньше, старили краска и нелепое сверкающее люрексом мини-платье. В этом отчаянном реве стояло детское, капризное, упрямое: хочу и плачу, а вам-то что?..

Жалость и брезгливость больно пронзили качающееся сознание Михаила, он поднялся, не зная еще, что сделает, подошел, пошатываясь, к столику, поймал руку девицы, все еще колотившей себя по груди, та попыталась вырваться, но, наткнувшись вытаращенными глазами на лицо Михаила, вдруг удивленно замолчала. На них смотрели от соседних столиков, замедлили движение танцоры, даже музыка вроде бы сделалась тише.

— Не надо!.. — сказал Михаил повелительно и сморщился. — Ну, хватит… Здесь нельзя…

Постоял, потом наклонился и поцеловал ей руку. Это была первая женщина, которой Михаил поцеловал руку, он подумал об этом самодовольно и мстительно.

— Кончай корчить из себя шута! — услышал он вдруг возле уха тихий и злой голос жены. — Не так уж ты пьян! Пойдем!

Повела его к выходу, жестко держа за предплечье, — такое тоже с ним было впервые, но унижение паче гордости, он смиренно шел. Сказала художнику:

— Володя, рассчитайся, мы подождем на улице!

Вечерний холод не отрезвил Михаила; впрочем, он и не желал трезветь.

Ночью Михаил проснулся оттого, что очень хотелось пить, сухо жгло желудок. Открыл глаза, перебирая подробности вечера, перевалил набок голову — все поплыло. И тут он услышал всхлипы, замер — и понял, что плачет жена.

Плачущей он видел жену лет двадцать с лишним назад, тогда она прожгла утюгом свое единственное платье. С тех пор никакие сложности жизни не выводили ее из состояния немного нервной приподнятости и готовности к отпору.

Михаил сел на кровати, вгляделся в близкую темноту. Недовольство собой осенило его сердце.

— Валя? — позвал он.

— Что? — сухо и не сразу отозвалась жена, ждала, видно, пока в голосе не останется слез.

Волна раскаяния оплеснула его, подняла на ноги. Он подошел к кровати жены, сел, положив руку ей на голову, потом лег рядом, поверх одеяла, трогая ладонью ее мокрое лицо.

— Из-за меня ты, что ли? — шепнул он негромко. — Нашла из-за чего плакать! Прости…

Жена, как маленькая девочка, стиснув обеими руками его ладонь, вжала в нее свое лицо и расплакалась пуще. Он высвободил осторожно руку, забрался под одеяло, прижал к себе жену, спрятал ее лицо под подбородком, гладил ладонью по волосам.

— Ну дурак я, ну и что? — говорил он. — Пьяный дурак…

— Не из-за того я… — сказала жена тонким от слез, не своим голосом. — Просто нелепо все, Миша. Жизнь прошла — и что?

— А что? — удивился он, отстранившись, пытаясь увидеть ее лицо, но увидел только белое размытое пятно.

— Прошла — и ничего…

Он снова прижал ее к себе, чувствуя вдруг нежность и желание. Стал целовать жену в глаза, в подбородок, в ямку на шее, потом провел ладонью по ее телу, заново открывая горячую гладкость кожи, — незнакомое полусопротивление усиливало желание до беспамятства.

Он так и заснул на ее кровати, неловко приткнувшись с краю. Проснувшись, вспомнил все, и снова его оплеснула нежность, благодарная покорность, он скосил глаза и увидел, что жена тоже проснулась, смотрит на него настороженно и серьезно. Улыбнулся, вздохнув глубоко, стал гладить ее ладонью по спине, слыша, как поднимается в нем волнение, жалость, удивленное осознание, что вчера ночью он впервые был пронзительно счастлив с женщиной.

— Глупо все, Миша, — сказала жена, словно продолжая ночной разговор, и высвободилась. — Поздно, вставать пора.

В дверь сильно постучали. Михаил приподнялся, медля: некому так было к ним стучать. Постучали еще, забарабанили просто.

Он поднялся, накинув халат, сунул ноги в тапочки, открыл дверь. На терраске стояли два милиционера, уборщица и директор пансионата. Внизу толпились еще какие-то люди.

— В отделение поедем, — сказал милиционер и шагнул в комнату. — Документы возьми. Это что за женщина лежит? — спросил он, делая голос звучным и нажимая на слово «женщина».

Михаил растерянно молчал, не ухватив еще, что происходит: после вчерашнего реакции у него были замедленны.

Директор быстро, извиняюще поглядывая на Михаила, заговорил с милиционером, тот не очень охотно, еще раз окинув взглядом комнату, вышел.

В отделении Михаила провели в кабинет к начальнику. Тот пока отсутствовал, потому некоторое время пришлось сидеть, разглядывая через зарешеченное окно дворик, где цвели пыльные мандариновые деревья и гулял ишак.

Михаил приходил понемногу в себя, но вялость и какое-то тупое отсутствие интереса к происходящему все равно сидели в нем. Дорогой он не расспрашивал милиционеров, сейчас равнодушно пытался понять, зачем же его притащили сюда.

— Нервничаешь? — вошедший капитан милиции поглядел испытующе на зеленоватое с похмелья лицо Михаила. — Плохо выглядишь, дорогой.

— Перебрали вчера, — сообщил Михаил и тут же разозлился на себя: это уже походило на установление «доверительных» отношений, на заискивание.

— Понятно, — согласился капитан и быстро спросил: — С Катей Фирсовой когда первый раз познакомился? Был в близких отношениях?

Им пришлось говорить долго и иногда громко, прежде чем начальник выяснил и, кажется, поверил, что девицу, которой Михаил поцеловал вчера в ресторане руку, он видел всего второй раз. И не мог понять, не укладывалось у начальника в голове, что можно поцеловать незнакомой женщине руку просто так, ничего не имея в виду. Спутник Кати тоже, по-видимому, в такое бескорыстие не верил, потому, начав избивать ее в ресторане, продолжал бить в парке на набережной, рядом с рестораном, устав молотить кулаками, бил ногами, наконец, отведя душу и утомившись, бросил ее там. На рассвете ее подобрал милицейский патруль, решив, что она пьяна, ее отвезли в вытрезвитель, где Катя Фирсова скончалась, не приходя в сознание.