Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 4

Мысли об Огуренкове не покидали Щедрова до самого Степновска.

Умело, двумя пальцами Калашник подправил свои молодецкие усы, предупредительно вышел из-за стола и протянул Щедрову руку:

— Привет, привет, Антон! Хоть ты и самочинствуешь в своем усть-калитвинском княжестве, но я по-прежнему рад тебя видеть! Прошу, садись вот сюда, к столику. Сейчас нам подадут чай. Как ехал? Как самочувствие?

— Порядок, — сухо ответил Щедров. — Ехал нормально.

— Значит, ехал нормально. Это хорошо!

Они сели на низкие кресла возле низенького столика, девушка в белом переднике принесла им чаю с лимоном. Щедров пил чай, поглядывал на Калашника и почему-то именно сегодня впервые видел разную высоту тех должностных ступенек, на которых они в настоящее время находились. Наигранный, веселый тон Калашника, спрятанная в усах усмешечка, покровительственные слова: «Хоть ты и самочинствуешь в своем усть-калитвинском княжестве, но я по-прежнему рад тебя видеть», — все эго как бы говорило, что Щедров увидел как раз то, что обязан был увидеть давно, ибо ступеньки, на которых они стоят, — факт весьма существенный, и от него никуда не уйдешь…

«Ценить человека не по занимаемой им должности, а по его уму, — размышлял Щедров, прихлебывая чай. — Сегодня я увидел эти наши должностные различия и понял, что того комсомольского Тасика, которого я знал и любил, уже нет, а есть новый, не знакомый мне человек — Тарас Лаврович Калашник. Как и когда с ним случилась эта перемена? Кто-то из великих сказал: частенько людей портит облечение властью, особенно тех, кто пользуется ею неумеючи, без ума и кто излишне высокого о себе мнения. Увидев нового, незнакомого Тараса Лавровича, я не могу говорить с ним доверительно, по-дружески, не могу рассказывать ему ни о своей работе, ни, тем более, о личном, о моих чувствах к Ульяше, о той радости, которую я испытал, полюбив ее. Мне хочется встать, поблагодарить за чай и уйти…»

— Антон, заночуешь у меня.

— Как ни хорошо ночевать у тебя, а в гостинице, согласись, все же лучше.

— Верно, Антон! — Калашник басовито рассмеялся и похлопал Щедрова по плечу. — Сам испытал! В гостинице нашему брату, командированному, вольготнее! Ведь так, а?

Не дожидаясь ответа, он подошел к столу, нажал кнопку. Из соседней комнаты тотчас появился Ануфриев.

— Ануфриев, как «люкс»? Тот, что в левом крыле?.

— Все уже изделано! — выпрямившись, ответил Ануфриев, почему-то говоря «изделано». — Именно тот «люкс», что расположен в левом крыле, уже ждет вас.

— Антон Иванович! Вашему шоферу я велел подать машину к подъезду!

Когда Ануфриев ушел, Калашник начал расхваливать своего помощника, и Щедров понимал, что делалось это опять же для того, чтобы еще раз подчеркнуть разницу в их служебном положении.

— Что скажешь, Антон? Четкая работа! Как это он? Все уже не сделано, а изделано! Словечко собственного, так сказать, изобретения. Если бы ты знал, как трудно было подобрать настоящего человека! Сменил троих, потому что у них не было, я бы сказал, подтянутой деловитости и деловой подтянутости. А у Ануфриева все это есть! Об Ануфриеве можно сказать, как обычно говорят о превосходном вратаре: куда бы мяч ни летел, вратарь всегда на месте! — Калашник рассмеялся, пододвинул свое кресло ближе к Щедрову. — Антон, ежели не желаешь ночевать у меня, то хоть приезжай ко мне обедать. А то Нина обидится.

— Не смогу. Дел столько, что, боюсь, и до вечера не управлюсь.

— Может, что-то поручить Ануфриеву?

— Нет, нет, обойдусь.

— Какие же у тебя дела?

— Разные. Сперва побываю у Румянцева, затем похожу по высоким инстанциям с усть-калитвинскими нуждами.

— Моя помощь нужна?

— Благодарю, ничего не нужно… Ты же приглашал меня не для телефонного разговора.

— Вот у меня и поговорим.

Щедров поднялся, давая понять, что ему пора уходить.

— Послушай, Антон, приезжай ужинать, — сказал Калашник, провожая Щедрова до дверей. — Разговор серьезный, нам никто не будет мешать. Как покончишь с хождениями по инстанциям, так сразу и заворачивай ко мне.

— Хорошо, постараюсь.

— Поговорим, посоветуемся, как будем поправлять то, что случилось у вас на сессии. Надо же как-то исправлять…

— Исправлять нечего. Я уже тебе говорил: воля депутатов. Демократия!

— Ох, смотри, Антон! Этой твоей, с позволения сказать, «демократией» Дорогой друг недоволен. Ты когда у него будешь?

— Еще не знаю.

— Ну, не дуйся. Жду ужинать.

Перед вечером, управившись с делами, Щедров, как и обещал, приехал к Калашнику.

Навстречу, радушно улыбаясь, шла Нина. Темные, со вкусом причесанные волосы, черное вечернее платье красиво оттеняло ее тонкую белую шею. Глядя на стройную фигуру хозяйки, на ее милое, улыбчивое лицо с румяными губами, Щедров вспомнил Ульяшу: «Как же Нина не похожа на Ульяшу! Моя Ульяша совсем не такая. И не потому не такая, что намного моложе Нины, что еще не красит губы и не пудрится, что у нее еще нет такого черного платья и она не носит вот такую высокую прическу, а потому она не такая, что теперь она моя и что я люблю ее», — думал Щедров, протягивая Нине руку. Нина пожурила Щедрова за то, что он остановился в гостинице, а не у них, и сказала вошедшему из другой комнаты мужу:

— Тасик! Это что же получается? Выходит, наше жилье Антону не по душе?

— Вот видишь, Антон, и Нина на тебя в обиде! — с упреком сказал Калашник.

Он был в куртке, свободной в плечах, с накладными карманами на груди и по бокам и со слабо завязанным пояском. Куртка расширяла плечи и придавала фигуре излишнюю полноту. Щедров смотрел на своего друга, как на незнакомца, и опять ему виделись те же разные служебные ступеньки. Ему казалось, что это же самое видел и Калашник, и поэтому разговор у них никак не налаживался ни до ужина, ни после. И когда они вышли из-за стола и прошли в кабинет и там уселись за шахматы, Щедров и Калашник были рады, что могли ни о чем не говорить. Щедров молча двинул пешку с е2 на е4, Калашник молча ответил: е7 — е5. Затем вышли четыре коня да так и остались стоять один против другого, и игра дальше не пошла. Калашник отодвинул столик с шахматами, вытянул ноги в мягких туфлях и откинулся на спинку стула.

— Ну, был у Дорогого друга? — спросил он.

— Нет, Иван Павлович был занят.

— Понятно!

— Что понятно?

— Известно, когда не хотят принять, то обычно ссылаются на занятость.

— Завтра утром я поеду к нему на загородную дачу.

— За Румянцевым это водится. Приглашает на дачу и там, за обеденным столом, дает взбучку. Так что готовься завтра держать ответ перед Иваном Павловичем.

— Ты уже доложил ему?

— Он и без моего доклада в курсе дела. Ведь то, что произошло в Усть-Калитвинском, ни в одном районе нашего края не происходило.