Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 4

Из поездки по району Щедров вернулся двадцать шестого июля вечером. Усталый, опаленный солнцем и горячими ветрами, он вышел из машины и попросил Ванцетти раздобыть обыкновенные конторские счеты. Сам же нетерпеливо поглядывал на крыльцо, ждал, что вот-вот распахнется дверь и к нему подлетит Уленька.

— Может, заодно привезти какого счетовода? — участливо спросил Ванцетти. — Или бухгалтера?

— Нет, нет, нужны только счеты… — «Что это Ульяши нет? Или не слышала, как подъехала машина? Или еще что?..»

Возбужденный поездкой и желая побыстрее увидеть Ульяшу, Щедров не вошел, а вбежал в свою комнату и зажег свет. Уленьки не было. В дверях появилась тетя Анюта.

— Анна Егоровна, где же Уля?

— Ах, милый, подольше бы ездил, — ответила тетя Анюта, нарочито тяжко вздыхая и по-матерински ласково глядя на Щедрова. — Оставил молодую жену, улетел в степь и как в воду канул. А она тут измучилась, тебя поджидаючи. Жена-то она молодая, к разлукам не приучена. Ночь не спала, бедняжка, да все тебя выглядывала… А зараз она на дежурстве.

— Анна Егоровна, а нельзя ли Уленьку позвать?

— Позвать-то можно, да ить явится-то на минутку. — Снова тот же притворный вздох и те же матерински ласковые глаза. — Хоть бы дал о себе знать. Где пропадаешь и когда возвернешься? Теперь у тебя жизнь не холостяцкая, надобно думать о тех, кто тебя ждет.

— Дела в поле задержали, — сказал Щедров, принимая от шофера счеты. — Вот хочу подсчитать.

— Есть небось хочешь?

— У елютинцев обедал. Хорошо бы стакан чаю.

Щедров положил на стол счеты, свой дорожный измятый блокнот, чистые листы бумаги и задумался. Мысленно рассуждал так: «До того, как районные статистики дадут точные данные по урожаю отдельно по колхозам и совхозам, хорошо бы уже сегодня знать, сколько же в среднем по району получится зерна с гектара. А как у соседей? Как у Холодова?» Отложил счеты и позвонил в Марьяновскую. Холодов был весел, отделывался шуточками, говорил обо всем, а об урожае не сказал ни слова.

— Николай Васильевич, ты о зерне скажи!

— Чего же о нем говорить? — самодовольно смеясь, спросил Холодов. — Зерно-то еще не в амбаре! Вот закончим обмолот, тогда и подведем итоги. А пока ничего, сосед, мне не известно.

Чтобы Холодову не было известно? Трудно поверить.

— Разумеется, кое-что мне известно. Только не в моей привычке говорить гоп, не перескочивши. Вот завершим обмолот, учтем, подытожим, а тогда — пожалуйста!

— Мудришь, Николай Васильевич, скрытничаешь!

— Ничуть! Антон Иванович, а позволь узнать, что получается с центнерами в Усть-Калитвинском?

— Так ведь и у нас зерно тоже еще не в амбарах!

— Вот то-то!

И оба рассмеялись.

«И зачем мне надо было интересоваться чужими урожаями? — думал Щедров, положив трубку. — Надо подсчитать, что получилось с зерном у нас… Но сперва надо с дороги умыться…»

Он разделся до пояса и долго плескался, подставив под кран голову с заметно отросшим чубом. Вытерся полотенцем и так, не надевая рубашку, худой и жилистый, сел к столу. Просматривал свои записи. На отдельном листе выписывал — нет, не фамилии трактористов, комбайнеров и шоферов, не факты их трудовых подвигов, а одни только цифры. Раньше он полагал, что математика — предмет сухой и скучный, что она не дает ничего ни сердцу, ни чувствам, и, оказывается, ошибался. Теперь, когда сперва на счеты, а затем и на бумагу ложилась цифра за цифрой, и одна важнее другой, Щедров понимал, что математика тоже может быть и не сухой и не скучной. И когда цифры вдруг заговорили, когда они сказали как раз то, что он хотел от них услышать, то есть, что урожай озимой пшеницы в среднем по району превзошел все ожидания, Щедров уже не мог сидеть за столом, потому что обрадовался так, как может радоваться человек, в жизни которого произошло что-то исключительно важное.

«На круг получается по тридцать восемь и шесть десятых центнера с гектара… Более двухсот пудов! Ура устькалитвинцам! — думал Щедров, отложив счеты. — Уборка прошла организованно, потери зерна сведены до минимума, через два дня район завершит продажу хлеба по плану. Вот и сделал Усть-Калитвинский свой первый шаг на пути к успеху…»

Дверь распахнулась с таким громом, точно ее толкнула взрывная волна, и в комнату ворвалась Уленька. Запыхавшись, не в силах перевести дыхание и вымолвить слово, она подбежала к мужу и, еще не веря, что видит его, остановилась, не зная, обнимать или только глядеть на него.

Он сам привлек ее к себе, чувствуя разгоряченное бегом тело, ее прерывистое дыхание.

— Бежала?

— Что ты, бежала — летела! — Глаза ее светились восторгом, а щеки, милые щеки смеялись так, как еще никогда раньше. — Чего так долго ездил?

— Разве долго? Всего восемь дней.

— Это же так много!

— Хотел побыстрее вернуться, но не смог.

Он подвел ее к столу, думая показать свои подсчеты, и не решился. Ульяша смотрела не на усыпанные цифрами листы, а ему в лицо, улыбающаяся, счастливая, и он, понимая ее улыбку, не стал говорить ни об урожае, ни о своей поездке по району.

— Антон, а ты загорел! И шея и плечи потемнели. Ой, что это? У тебя чуб? Как отрос! — Она пальцами шевелила отросшие на его голове волосы. — Красиво! Пусть растет! — Она поцеловала его в щеку. — Антоша, а у меня радость!

— Что такое?

— Получила вызов из института. Поеду в Степновск, попытаю еще раз счастья.

— Я рад за тебя! Очень рад!

— Ну, побегу! Меня ждут!

Ульяша исчезла так же быстро, как и появилась. В комнате стало тихо и пусто. «А была ли она здесь? — Щедров смотрел на дверь. — Может, Ульяша вообще не приходила? Может, мне привиделось?»

Через неделю Щедров записал в своей тетради:

«Усть-Калитвинский выполнил план продажи хлеба государству и завершил обмолот. Вчера звонил Румянцев. Поздравил. Высокий, можно сказать, небывалый для Усть-Калитвинского урожай пшеницы, успешно проведенная уборка и продажа хлеба, поздравление Румянцева. Казалось бы, что еще нужно секретарю райкома? Радоваться бы… А у меня ни радости, ни душевного удовлетворения. А почему? Вот это «почему» и тревожит меня…»

— Привет, Антон!

В дверях стоял Приходько, белея выгоревшим на солнце чубом.

— Анатолий, ты откуда?

— Прямо из Вишняковской. Смотрю, у тебя огонек. Ты один? А где же молодая хозяйка?

— Что-то не ладится у нас с Ульяшей семейная жизнь. То я неделями не бывал дома, а теперь она уехала в Степновск сдавать экзамены.

— Ничего, со временем все обкатается и наладится, — уверенно заявил Приходько, давая понять, что ему, давно женатому человеку, известны всякие семейные неурядицы. — Разлука — это еще не самое страшное.

— Что в Вишняковской? — спросил Щедров, желая переменить тему разговора. — Готов «Эльбрус» к севу озимой?