Иван Шутов - Апрель

Малер умолк и направился в мастерскую. Она была приведена в образцовый порядок. Земляной пол выровнен и посыпан песком. Площадь мастерской неглубокими канавками разбита на участки. У старых бегунов для приготовления формовочной земли был поставлен небольшой мотор. Паренек в синем комбинезоне возился на лестнице под крышей с электропроводкой. Девушка в таком же комбинезоне мыла стекла фонаря.

Малер переходил от участка к участку, объясняя Александру Игнатьевичу:

— Здесь, товарищ инженер, устроим формовочное отделение. Отсюда кран-балкой формы будут доставляться в сушилку. В этом углу — склад шихты и топлива. Обратите внимание на вагранку. Она долго не работала, но сохранилась. Мы заменили старую футеровку новой. У нас не было шамотных кирпичей, но мы сделали футеровку из огнеупорной массы. В том, что мы ее добросовестно набивали, можете не сомневаться. Теперь вагранка просыхает на «вольном воздухе». Завтра я прогрею футеровку стружкой, набью лещадь и обмажу глиной желоб. После этого вагранку можно будет разжигать.

— Что еще нужно для нее? — спросил Александр Игнатьевич, очень довольный распорядительностью старого вагранщика.

Нужна партия доменного чугуна, товарищ инженер. На заводских складах в Вене его сколько угодно. Он предназначался на бомбы, и будет очень хорошо, если пойдет на это доброе дело. Нужен ферромарганец. Доставьте нам это, а об остальном мы позаботимся сами. Режим в мастерской, товарищ инженер, будет следующий: в первую смену — формовка, во вторую — заливка и выбивка, в третью — приготовление формовочной земли. Очистка и обрубка литья производятся в первую смену. Вагранка — она ведь маломощная — будет работать по пять часов в день, остальное время находиться на выдувке. Конечно, будь у нас две такие вагранки, дело пошло бы веселей. Но я ручаюсь, что за две недели мы сделаем перила и фонари. Работать будем с душой, а это — главное.

И вид мастерской и слова Малера радовали Александра Игнатьевича. Литейщики Флоридсдорфа не ждали, пока им растолкуют, с чего начинать, а сами, как настоящие хозяева, уверенно принялись за дело. Больше всего Александр Игнатьевич боялся нудной раскачки, затяжной организационной суеты, которая могла бы отнять у него строго рассчитанное и нужное для строительства время. Он не сомневался, что главным распорядителем и организатором всех работ был старый Пауль Малер. У старика многолетняя практика, он, видно, прекрасно знает процесс плавки, организацию работ в цехе, и ему следует поручить руководство мастерской.

— Что нужно еще? — спросил Александр Игнатьевич.

— Модели для перил и деревянные опоки.

— Сколько опок?

— Штук пятнадцать. Я сейчас запишу, каких размеров.

— Хорошо, завтра их получите. Опоки сделают наши плотники. Модели для перил мы закажем. Пришлю в ваше распоряжение три грузовые машины.

Глаза Малера просияли.

— Это прекрасно! Сразу виден советский размах!

Александр Игнатьевич улыбнулся столь скромным представлениям о советском размахе.

— Всем этим будете распоряжаться вы, товарищ Малер. На время производства нужных нам материалов я назначаю вас руководителем мастерской.

Малер замер на месте и долго смотрел на Александра Игнатьевича изумленными глазами. Затем он порывисто схватил руку Лазаревского, крепко ее пожал.

— Спасибо за доверие, товарищ инженер! Можете не сомневаться, я оправдаю его. А машины — это очень хорошо! Одна будет доставлять землю, а две мы отдадим Люстгоффу для сбора лома по городу. Ведь все, кому дорог мост на Шведен-канале, откликнулись на призыв Зеппа собирать для вагранки лом. Только успевай привозить!

Когда Александр Игнатьевич и Малер вышли из мастерской во двор, девушка на крыше, окончив работу, стала у фонаря и, глядя на солнце, щурясь от его ярких лучей, запела:

Это была Рози. Стоя на крыше, она смотрела на недалекий Флоридсдорфский мост и внимательно вглядывалась в каждую машину, появлявшуюся на нем. Она ждала Гельма с очередной партией лома. Завтра у нее радостный, торжественный день, поэтому песенка звучала сегодня особенно легко и звонко.

…Пошевеливая усами, дядюшка Вилли попросил Александра Игнатьевича зайти за перегородку, где помещалась крохотная кухня «Веселого уголка». Переминаясь с ноги на ногу, толстяк заговорил, глядя на пол:

— Я, товарищ майор, прошлый раз просил вас о надписи на фонарном столбе или на перилах: «Сделано в мастерской Вильгельма Нойбауэра, Флоридсдорф».

— Помню, — ответил Александр Игнатьевич. Ваша просьба будет удовлетворена.

— Ах нет, товарищ майор! Я очень прошу вас не делать этого.

— Почему? — Александр Игнатьевич внимательно всмотрелся в смущенное лицо дядюшки Вилли: «Что еще надумал этот толстяк?»

— Не нужно, товарищ майор… Я прекрасно без этого обойдусь. Мне даже совестно, что я просил вас.

— А что произошло? Почему вы отказываетесь от возможности создать мастерской рекламу?

— Мне мое имя дороже рекламы. Пусть в этой мастерской после того, как сделают все нужное для моста, снова будет пусто и поселится сова. Я не хочу зарабатывать на мосте. Все мои товарищи отдают делу душу, а я… Нет! Я хочу быть вместе с ними, как и в то время, когда работал слесарем на паровозостроительном заводе. Я доволен тем, что у меня есть, и не хочу большего. Правильно говорил Пауль Малер: «Вилли, золото течет рекой не у твоих берегов. Ты до конца своих дней будешь считать медные гроши». Пусть никто, кроме нас, и не знает об этом… Выпьем, товарищ майор, по стакану вина за мост на Шведен-канале!

— Выпьем, — улыбнулся Александр Игнатьевич.

Дядюшка Вилли поставил на столик два стакана.

— А не пригласить ли нам и Малера? — предложил Александр Игнатьевич.

— Верно, — согласился дядюшка Вилли и, выйдя за перегородку, крикнул: — Пауль! Где ты, старина?

— Пошел в мастерскую, — отозвались голоса.

— Его теперь от вагранки не оторвешь, товарищ майор, — проговорил толстяк, возвращаясь за перегородку. — Ему не терпится поскорее начать варить чугун. Уж будьте спокойны: если за дело возьмется Пауль Малер, то… Он много перетерпел за эти годы! Сына его убили наци, сам он два года просидел в тюрьме по обвинению в саботаже, его старуха от нужды и горя умерла под забором. Мы поддерживали ее чем могли, но и те, кто помогал ей, были на подозрении у гестапо. Старика Малера считали красным… Так много перетерпеть — и выдержать! Крепкий старик! Но самым страшным ударом для него было убийство сына…

Александру Игнатьевичу представились большие печальные глаза старого вагранщика.

— И знаете, кто был виноват во всем этом? Все тот же Магнус, тот самый мерзавец, что прибрал к рукам мастерскую моего друга. Если бы вы видели этого Магнуса, товарищ майор, вы никогда бы не подумали, что это такой гнус! Чистенький, вежливый, корчил аристократа, носил монокль. Он подражал директору завода, на котором служил: тот тоже украшал свою бульдожью морду моноклем. Он, я говорю о Магнусе, товарищ майор, всегда терся среди рабочих. Но в его демократизм не верили, не без оснований полагая, что Магнус — гестаповский шпик.