Иван Шутов - Апрель

Свистели бомбы. Зенитки окружали самолеты молниями разрывов. Каждую ночь два-три «Юнкерса», объятые пламенем, с предсмертным воем падали в Днепр, и река поглощала их.

Героический бой со стихией, мраком и вражеским огнем вели в немыслимых условиях обыкновенные люди: им было холодно, они уставали, их нервы трепали непрерывные бомбежки и артиллерийские обстрелы. Но советские люди ради победы над врагом были готовы на любые лишения. Падал сраженный боец, его товарищ не ждал, пока пришлют замену, а работал за себя и за убитого.

Мост строился такими темпами, каких не знала ни одна стройка мира.

Когда пришла смена, плотник Бабкин отказался оставить свой участок: «Я еще могу работать. Я двужильный», — и продолжал трудиться со своим отделением под бомбежками и артиллерийским обстрелом. Укладывая доски настила, он приговаривал: «Вот еще одна дощечка на гроб Адольфу». Бабкин никогда не называл фашистского фюрера по фамилии, а бросал презрительно и отрывисто: «Адольф… который сволочь!»

До правого берега оставалось несколько метров. Серым, туманным утром над строительством появились «Юнкерсы». Началась длительная и ожесточенная бомбежка. Первую партию самолетов сменила вторая. Мостоотряд понес большие потери: пятнадцать убитых, двадцать пять раненых. Но работы не прекращались. Зенитки не давали «Юнкерсам» бомбить планомерно. Самолеты рассеивались, беспорядочно сбрасывали бомбы. Вода бурлила, кипела. Днепр волновался и шумел.

Мостостроители закончили мост в срок. Он и поныне стоит над тихими водами Днепра, ждет смены. И под рукой инженера-строителя лежит эскиз нового моста-красавца.

Мыслью Лазаревского неотступно владела идея создания мостов новых конструкций. Для претворения ее в жизнь у Александра Игнатьевича было достаточно опыта. Немало мостов, построенных им в разных районах Советского Союза, свидетельствовало об этом. Старый кожаный чемодан Александра Игнатьевича, постоянный спутник в путешествиях, ныне мирно покоящийся на московской квартире, мог бы рассказать немало интересного о тихих и бурных реках Урала и Сибири, о красоте волжских берегов, о тайге и степи, о звездных ночах Крыма и синих горах Кавказа.

Среди эскизов новых мостов бережно хранился номер «Правды», в котором был опубликован послевоенный пятилетний план — гигантская программа мирного созидания. За цифрами пятилетки творческому воображению Александра Игнатьевича рисовались новые гиганты индустрии, гидроэлектростанции, светловодые каналы, дающие земле невиданное плодородие, города-сады и магистрали, на которых будут торжественно звенеть металлом новые мосты.

Один из эскизов привлек особенное внимание Александра Игнатьевича. Возможно, это будет мост через Днепр вместо деревянного, построенного в горячие, боевые дни. Дуги его ферм легко вознесутся к небу; мощные устои выступят из воды легким строем изящных колонн и, раздваиваясь в вершине, дадут начало сводам двух арок. В утреннем свете этот мост, удивительно синий и тонкий, будет казаться невесомым. Вдохновение поэта и неумолимо точный расчет инженера вложит в него строитель. Чудесен он будет весной — в апреле и мае. Апрель — месяц бурных потоков и ледохода. Очистится река ото льда, пушистые тучи проплывут над ней, в воду заглянет веселое солнце. И оживет прибрежная береза, растрепанная метельными ветрами, остуженная морозами. Никли зимой ее ветви к земле, звенели в марте, оледенелые, ломкие, плакали, источая слезы, в апреле. Но пришел май и превратил печальную березу в молодую красавицу, белолицую, в легкой, точно из шелка, зеленой шали… Май на родной земле — веселый месяц, месяц-творец. Молодо и звонко зашагает он по земле, вызывая к солнечному свету, молодые злаки, побеги, белый цвет яблонь и вишен. В светлые тучи впряжет быстрые ветры и разошлет их на юг, на север, на восток и запад, напоит черноземы обильными дождями. И зазеленеют поля, в садах зазвучат тонкие флейты пчел, контрабасы жуков. И, разрывая тишь полей гулким свистком, взлетит на мост паровоз с медной звездой на мощной груди, и на ясной глади реки замелькают силуэты тракторов и комбайнов. А мост запоет величавую песню металла, и она дойдет до степных вышек высоковольтной линии, до цветущих белизной садов. И, как эхо, зазвенят молотки деревенских кузниц. И блистающий на солнце плуг отвалит жирный пласт чернозема.

…А вот городские мосты. Монументальные, изящные, они будут построены в творческом содружестве инженера со скульптором и архитектором. Эти мосты станут трибунами, с которых бронзовые фигуры, воплотившие образы и идеи сталинской эпохи, будут вести безмолвную беседу с людьми грядущих поколений о героическом времени. Они выразят величие и красоту военного и трудового подвига советского народа, народа-победителя, народа-богатыря. Были ведь в прошлом «мосты слез», «мосты вздохов». Новые мосты в городах будущего станут называться «мостами радости», «мостами счастья»…

…Буря все еще бушевала над городом, когда Гольд вышел на улицу. Пыль слепила глаза, лицо больно секла разносимая ветром кирпичная крошка. Прикрыв лицо рукавом пиджака, Гольд пробежал два квартала и на Фляйшмаркте, у греческой церкви, нырнул в подвал пивного бара, над входом в который играл на волынке вырезанный по дереву веселый Августин.

В зале стояла полутьма, за столиками не было ни души. На стенах висели тусклые портреты заслуженных посетителей бара, на полках строго по ранжиру выстроились их именные — высокие с оловянными крышками — пивные кружки. На каждой крышке пивной король Гамбринус с раздутыми от жажды ноздрями хохотал, широко разметав по груди дремучую бороду.

Веснушчатая девица за стойкой бара приветствовала Гольда.

— Кружку пива, — проговорил Гольд, направляясь в зал.

— Сейчас, — пропела девица.

«Август не пришел, — подумал инженер, взглянув на ручные часы. — Ему сейчас, видно, не до хождения по улицам. Нужно, чтобы его видело как можно меньше глаз…»

Торопливо выпив пиво, Гольд сидел за столиком в глубокой задумчивости. Портреты постоянных посетителей «Веселого Августина» строго смотрели со стен на одинокого гостя. Чем они были недовольны, трудно сказать. Наверно, тем, что Гольд проглотил золотистый напиток, морщась, словно лекарство. Здесь не принято так пить. Эти усатые господа просиживали за кружками долгие часы, медленно отпивая пиво, бесконечно споря о мирных путях, ведущих к социализму, вспоминая Августа Бебеля и Карла Каутского, читая «Форвертс». Эти древние своды видели многое: и расшитую куртку гусара начала франц-иосифовского царствования, и мундир ландштурмиста времен заката Австро-Венгерской империи, и скромный сюртук благонамеренного социал-демократа, и коричневую рубашку наци, орущего гимн Хорста Весселя. И никто, кроме одержимых буйством наци, спешивших на очередной погром, не пил здесь с такой торопливостью, как этот желтолицый посетитель. Наци исчезли, в бар стали заглядывать американцы. Они, впрочем, тоже быстро вливали в себя пиво и тотчас же уходили. Да и что им делать в «Веселом Августине»? Здесь нет джаза, не вертятся девчонки…