Василий Смирнов - Сыновья

Она не спускала глаз со Сталина и досыта на него насмотрелась. Он выглядел старше, чем на портретах, и не такой высокий и плотный. Скорее он был худощав и, вероятно, немного выше ее ростом. Все ей нравилось в нем: и его спокойная походка, и привычка изредка трогать усы, и приятная усмешка крупных губ, и его тихий ровный голос, и его манера, беседуя, подчеркивать важное.

Не раз замечала Анна Михайловна на себе взгляд Сталина. Может быть, и вероятнее всего, ей это только казалось, но она, робея, пряталась за колхозницами.

«Поговорю с ним… наказывали мне… непременно… в следующий перерыв, — говорила она себе, но, когда перерыв наступал, у нее опять не хватало смелости подойти. — Все и без меня сказано, — думала она, успокаивая себя. — Дай вам бог здоровья, родные вы наши, голова народа… вот и весь мой разговор».

Ее рассмешил и порадовал седенький старикашка, опытник из Горьковской области. Он хорошо и весело рассказал, как работает его колхоз «Заря коммунизма».

— Воистину заря, скоро солнце будет, пречудесно, — говорил он и в конце речи, обернувшись к президиуму, неожиданно произнес: — Тут вот что мне нужно: моя горьковская делегация желает… чтобы вы, товарищи, снялись с нами на карточке… с делегацией.

— Обязательно, — ответили ему, — обязательно снимемся мы все с делегатами и с вами, горьковцами.

— Вопросов больше не имею, — старикашка поклонился, но, как и все, засеменил в президиум и пробыл там порядочно.

Старикашка этот, как заметила Анна Михайловна, прямо места не находил себе на совещании. В перерыве он, заигрывая, все приставал к колхозницам, отводил в сторону то одну, то другую, горячо в чем-то убеждая.

— Ударяешь за ударницами? — посмеялись над ним. — Или за трудоднями?

— Своих некуда девать, — торопливо ответил старикашка и, беспокойно поглаживая седые пушистые усы, добавил: — Нуждаюсь в хорошем человеке.

— Бери на выбор. Здесь все хорошие.

— Такому орлу отказа не будет.

— Уверен, — старикашка важно приосанился и, подлетев к знакомой Анны Михайловны, смоленской колхознице, вкрадчиво спросил: — Вдова?

— Замужем, — сказала та, улыбаясь.

— Пречудесно, — обрадовался старикашка. — Мне замужнюю и надо.

Анна Михайловна пошутила:

— Отобьешь?

— Отобью, — раздул старикашка усы и продолжал деловито: — Ребят много?

— Да ты серьезно? — отшатнулась колхозница.

— Сватаю. Очень серьезно… Могу удостоверение показать.

— С ума сошел! — сказала Анна Михайловна.

Старикашка жалобно вздохнул.

— Что поделаешь? Мне в колхоз возвращаться одному нельзя. Слово дал — привезу. — Он потянул колхозницу за собой, и Анна Михайловна слышала, как торопливо зашептал: — Дом новый, пречудесный, корова припасена. С новотелу по двадцать литров доит… Овцы, поросенок… и тыщу трудодней в придачу… Идешь?

— Нашел место балаганить, — сердито ответила колхозница, возвращаясь к Анне Михайловне. — Не к лицу такие шутки старому.

— Ста-арый? — жених вытаращил глаза и от удивления даже руками всплеснул. — Клевета! Прошлый год капитально отремонтировали.

Анна Михайловна и знакомая ее невольно расхохотались.

— Отремонтировали? Те-бя?

Старикашка живо смекнул, какое произошло недоразумение, и рассмеялся громче их, показывая розовые, как у младенца, десны.

— Льнозавод? Льнозавод! — выкрикнул он сквозь смех. — Пречудесно! Сватаю директором.

— А я перепугалась, думала…

— Верное дело, соглашайся скорей, — перебил он колхозницу. И, совсем как сват, принялся расхваливать свой колхоз: — И мужу и ребятам, как подрастут, должности хорошие дадим. У нас народу мало, а славы хоть отбавляй… Оттого и беда с льнозаводом приключилась. Выдвинули спервоначалу девчонку. А она — рекорд и в академию. Назначили парнишку, а он — два рекорда и комбинатом в Москве теперь заворачивает. Старуху нашли завалящую. Радуемся: кончились наши муки, надолго хватит директора, никто не позарится… Куда там! Загремела, как молоденькая. Мигнуть не успели — в соседний колхоз пречудесно выскочила, бригадиром там… Всех здесь обславил. Занятой народ. Одна надежда на тебя… По рукам?

— Спасибо, — поблагодарила смоленская колхозница. — Меня вчера в Тимирязевку приняли.

— Пречудесно… пречудесно, — забормотал старикашка и налетел на Анну Михайловну:

— Стой, а ты?

— И не сватай, своим колхозом довольна, — сказала она, жалея веселого старикашку.

Он постоял, огорченно крутя головой и наглаживая пушистые усы.

— Видать, судьба, Петрович. Не возвращаться тебе домой… Дорога заказана.

— Напротив, — попробовала ободрить смоленская колхозница. — Поезжайте и сами командуйте льнозаводом.

— Откомандовал, — вздохнул старикашка.

Анна Михайловна понимающе усмехнулась:

— Рекорд?

— Три, — старикашка развел руками. — И сам не знаю, как получилось. Не хотел, а вышло… Теперь Михаил Иваныч на службу к себе пригласил. Неудобно отказать знакомому, — горделиво объяснил он и засеменил прочь, сам с собой рассуждая: — Де-ла! Не минешь в район либо в область кланяться. Авось найдут человека, которого наша слава от нас не оторвет…

Ночью в гостинице Анна Михайловна долго не могла уснуть. В номере было непривычно светло от уличного освещения. Тревожили приглушенные звонки трамваев, редкие, но басистые гудки автомобилей и непонятные шорохи за стеной. Город, видать, никогда весь не спал по ночам, какая-то часть его бодрствовала.

Ворочаясь, Анна Михайловна заскрипела пружиной матраса.

— Не спишь? — окликнула ее смоленская знакомая.

Анна Михайловна вздохнула:

— Не спится… Устала, а глаза не закрываются, хоть ниткой веки зашивай… Я все думаю, какая ты молодчина.

— Почему молодчина?

— По всему. Вот с речью выступила… как заправдашный оратор… И с Калининым разговаривала, со Сталиным. А я не смею.

— А ты попроси слова и поговори… или в перерыв подойди.

— Ой, что ты! — Анна Михайловна испугалась и даже закрылась с головой одеялом. Потом высунула нос, подумала. — Мне слова не сказать. На работе я не уступлю, а на слово робкая… Да и о чем беседовать, не знаю… Спи, спи, милая, беспокою я тебя своей болтовней… утро скоро, спи… — Она затихла, притворилась спящей, вскоре действительно уснула и спала так долго и крепко, что опоздала к завтраку.

В этот второй и последний день совещания Анна Михайловна видела, как распознаются люди.

На трибуне был директор треста по конопле, бритый, губастый и солидный такой мужчина. Дела у него в тресте, видать, шли неважно, но директор не хотел в этом признаться и, утирая платком красное потное лицо, захлебывался словами.

— Выкручиваешься, парень… Ну-ну, холку тебе сейчас натрут, — сказала себе Анна Михайловна.