Павел Зальцман - Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)

– Не понимаю, как это вышло, – сказал Музыкант.

Он с трудом поднялся, покачнулся и сел на диван.

– А где вы живете? – продолжала Рита. – Вам, наверно, надо полежать.

– Я в «Метрополе», – сказал Музыкант.

– Ах, так, – она оглядела его, и в голове ее возникли какие-то смутные идеи. – Вы можете идти?

– Попробую.

Она, несмотря на протесты, доставила его домой, то есть в гостиничный номер.

– Теперь ложитесь, – сказала она, приводя обеими руками в порядок расплющенную в блин подушку. – А где вы питаетесь?

– Вообще я здесь. У меня талоны, – сказал Музыкант.

– Покажите, – потребовала Рита. – Но у вас уже несколько дней не отоварено!

– Я, кажется, не выходил.

– Понятно, – она тряхнула головой, быстро спустилась в столовую «Метрополя» и, разыскав официанта, обслуживавшего столик, к которому был прикреплен Музыкант, провела с ним короткую беседу.

Вернувшись с едой, она стала устраивать вокруг Музыканта семейный уют. Она принесла также сто граммов водки.

Дело в том, что в «Метрополе» к завтраку, обеду и ужину живущим там гражданам по спецталонам полагалось по двести грамм водки. Понятно, что получить эту водку фактически было невозможно. Но кто мог, тот ловчил и иногда получал, имея за собой слабую поддержку закона. Рита, коренная москвичка, в совершенстве разбиралась не только в многочисленных обязанностях, но и в некоторых правах граждан, и ее расплывчатые мечты принимали все более конкретные формы. И мысль четко работала.

Пока она хлопотала, сервируя стол, Музыкант со своей кровати наблюдал за ней и размышлял, и его мысли принимали все более странный оборот. «Вот я лежу здесь, в номере "Метрополя", – думал он, – и эта девушка что-то делает вокруг меня. Ну что ей надо? Что? Конечно, всякий живой мужчина представляет известную ценность. И вот номер. И это литерное снабжение. Ага: конечно, снабжение».

Она заставила его выпить отпущенную водку, которая ему не понравилась. «Я отвык, – подумал он. – Да, довольно миленькая эта…»

– Как вас зовут? – спросил он.

– Рита.

«Ага, – Рита. Я представлю себе, что, предположим, она прилегла бы здесь, на эту метрополевскую койку. Ну и что? Она не производит впечатления дуры и, наверное, понимает, что выгод от этого было бы мало. И что ей толку хлопотать из-за нескольких дней…»

Музыкант внимательнее оглядел ее. Да, миленькая, но ничего такого нового. И вдруг он подумал: «А вот для Роньки это было бы совершенно ново. Даже трудно представить себе, что бы он чувствовал рядом с такой молодой женщиной один в этом номере. Как бы у него тяжело забилось сердце в момент, когда он понял бы, что они одни и что сейчас можно и нужно что-то сказать и сделать. Что-то совершенно непривычное, неестественное: скажем, взять ее за руку… "Да это невозможно, – думал бы он, – она, наверное, страшно удивится. Трудно представить себе, что она сделает". И у него уже на самых обычных фразах стал бы пресекаться голос. И он пугался бы, что она заметит это и все поймет. Паршивые бабы, – со злостью подумал Музыкант, – ужасно, как просто это делается. Вот у этой наверняка кто-то есть. И он получает удовольствие без всяких переживаний».

Выпитая водка сильно подействовала на Музыканта, и его окатила волна ярости. «Сволочь, – подумал он, – сволочь проклятая, вонючее дерьмо. Затолкать бы эту сволочь куда-нибудь, чтоб ноги торчали. А вместо того эта баба будет доставлять ему удовольствие. Вот уже вечер. Нет, я должен что-нибудь сделать!»

Музыкант поднялся и, разок качнувшись, прошелся по комнате.

– Да, что-то неважно, – сказал он, – вы, наверное, торопитесь?

Рита за время, пока он ел, – довольно вяло, несмотря на долгую голодовку, – совершенно оформила свои деловые идеи. Ей очень не хотелось бы торопиться. «Но как это сделать?» – думала она.

– Пожалуй, вас еще нельзя оставлять одного, – сказала она неуверенно.

– Ну и не оставляйте, – сказал Музыкант.

«Так, – подумала она, – если он станет меня укладывать на эту красивую кровать, то что мне делать? Этого делать нельзя. Он подумает, что я просто блядь и даже хуже – догадается, что меня заинтересовали его спецталоны. Нет, этого никак нельзя».

«Ну да, – думал он, – конечно, я могу просто сказать, что я страшно одинок, а с ней так хорошо, и почему бы нам не побыть вместе как следует. Да и вообще, можно ничего не говорить. Но ей будет совершенно неудобно так сразу и начать: "Что я о ней подумаю потом", и т. д., и т. п. Ну, иногда женщины машут на это рукой: "А потом он подумает, что я в него сразу влюбилась". Ну, предположим. Но она прямо с работы и совершенно не готовилась снимать меня с этой лестницы и провожать в номер. Пока что она имеет достаточно задрипанный вид. Если она собирается куда-нибудь, она еще должна привести себя в порядок. Скорее всего ее белье никак не отвечает моменту. А это уже для них серьезно».

И тут вдруг опять его настигла мучительная мысль: «Бедный Ронька! Он бы ничего этого не думал. То есть даже в голову бы ему не пришло. Он бы вообще не верил, что может увидеть ее голые плечи и тем более что-нибудь дальше. Он и не представлял бы себе, что на ней есть вообще какое-то белье. Для него все это было бы чудом и потрясением. А это животное тут вертится и убирает посуду. Белье на ней, конечно, не то, и это ее смущает. А предложить ей пойти в ванную и сперва помыться было бы все-таки грубовато. Надо ее отпустить».

Но тут Музыкант вспомнил о той сволочи, которая, возможно, ожидает своего удовольствия. «Я тебе дам, гнида, удовольствие», – подумал он и довольно внятно скрипнул зубами.

Рита, устанавливая посуду на поднос, между тем думала: «Ох ты, Боже мой! Все может обломиться. Эта вечная спешка. Проклятая торопячка. То воды нет, то мыла нет, то еще чего-нибудь нет. Не помоешься, не переоденешься. И что там у меня внутри – страшно представить. Но не будет же он меня так сразу обнюхивать. Нет, все-таки надо уходить. Ну, предположим, я уйду, и что? Прийти завтра навестить? Нет, не годится. Это уже будет кристально ясно – зачем я пришла. А где я его найду? Какие могут быть гарантии? Ну что за человек? Ну если бы он меня обнял, толкнул на эту красивую кровать и как-нибудь по-быстрому… А там уже впопыхах все сделалось бы…»

Музыкант, качнувшись, подошел к Рите и, взявши ее за плечи, потеснил к кровати. Она изумленно подняла брови. Взгляд у нее был испуганный, недоумевающий, и она сильно задышала носом, так что слышалось громкое сопение.

Музыкант стал расстегивать пуговицы ее платья. Это было хуже всего.

– Умоляю вас, умоляю, – задохнулась Рита, – я сама. Только погасите свет!

– А, – сказал Музыкант, – ну, ладно.

Потом, пока он, заложив руки за голову, лежал и рассматривал потолок, она успела, быстро соскочив с кровати, сгрести комом свои вещи и исчезла в ванной.