Павел Зальцман - Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)

– С тобой что-то произошло!

– Есть очень хочется, – сказала Рита.

– Гм, – ответил Альберт Ефимович, – а что еще слышно?

Изложивши суть дела, Рита добавила:

– Во-первых, гетр у нас теперь навалом. А во-вторых – чтоб я о вашем Гогуа больше не слышала. Я на этом деле имела те радости. С меня хватит.

– Не понимаю, какие радости и почему те, – спросил Альберт Ефимович, притворяясь ребенком.

– А вот вы бы сами попробовали, – сказала Рита, раздражаясь.

– Интересно, как бы он мог это попробовать, – сказала тетя Соня, вздыхая своим большим бюстом.

– Не знаю, не знаю, – сказала Рита, смазывая вопрос.

От злости она почувствовала себя совсем голодной и, невежливо хлопнув дверью, вышла на кухню.

– Я спрашиваю, – крикнула она, – есть какая-нибудь еда? Где тушенка?

– Какая тушенка? – спросил дядя Альберт.

– Хорошо, – сказала Рита, с жующим ртом выходя из кухни. – Запомните, мои дорогие, – дело сейчас веду я. Кроме того, в воскресенье вы устраиваете хороший обед. И я привожу сюда Юру. И имейте в виду, что он тихий и скромный и с ним нужно обращаться очень бережно.

«Боже мой! – вдруг подумала она. – Какое счастье, что там есть ванна! Сейчас я помоюсь как следует и окончательно».

– И чтоб была свиная тушенка, – добавила Рита и устремилась в «Метрополь».

Несколько дней прошли в хлопотах, в результате которых деловая машина заработала бесперебойно.

«Надо привести еще в порядок квартиру, – думала Рита. – Ведь потом, когда все это кончится, мы переедем ко мне, с Юрой».

А ночью она клала голову ему на плечо, а задранную ногу – коленом на живот.

В воскресенье они отправились к дяде Альберту.

Полные щеки дяди Альберта были гладко выбриты и приятно вздрагивали. Тетя Соня была парадно одета во все черное. Над комодом висели фотографии бабушки и дедушки в ореховых рамах. Подсвечники блестели, и стол был покрыт скатертью.

– Очень приятно познакомиться, – сказал Альберт Ефимович.

– Очень приятно, – повторила сильным голосом тетя Соня, разглядывая гостя через пенсне на черном шнурке.

И вот на столе появился кисель из сухой малины, затем свиной лярд со скипидаром и горчичниками. В чеканные серебряные рюмочки был налит ректификат.

«А где же тушенка?» – тревожно думала Рита.

Но вместо тушенки был подан чай с черникой и ментоловыми таблетками, которые содержат сахар и одновременно помогают от головной боли. Альберт Ефимович подробно объяснил их действие. Правда, при чрезмерном употреблении от них происходит выделение слизи из носа и ушей, поэтому их нужно употреблять умеренно.

«Нет, дядя Альберт все-таки сволочь», – думала Рита.

Наконец были поданы какие-то необыкновенно душистые хвойные конфеты. Однако Музыкант, вежливо выслушивавший объяснения Альберта Ефимовича, уже не смог узнать, от чего помогают эти конфеты, так как раздался звонок. Софья Борисовна пошла открывать. В прихожей послышались шум и возгласы. Софья Борисовна показалась в дверях. Она пятилась, придерживая пенсне. Напирая на нее, в столовую вошел Гогуа.

– Ага! Ты здесь, дорогая, – сказал он, направляясь к Рите. – Ничего не понимаю, где была?

Музыкант стал медленно подниматься.

– Почему пропала, – продолжал Гогуа, – почему не приходила?

Музыкант обошел стол и направился к нему. Рита побежала за ним. Она сделала движение схватить его сзади за руки, но он ткнул ее локтем в плечо и вторым ударом двинул по шее. То есть должно было попасть по физиономии, но Музыкант действовал второпях, не оборачиваясь, и Рита успела спрятать голову, так что попало по шее.

Гогуа в изумлении остановился.

– Кто такой? – проговорил он, делая к Музыканту два шага с той хищной легкостью, которая отличает исполнителей лезгинки. – Почему пристаешь к девушке?

– А вот я тебе, сука, сейчас скажу! – сказал Музыкант.

– Кто такой? – повторил Гогуа, вынимая наружу руки и наливая глаза кровью.

Довольно толстая нижняя губа Музыканта расползлась в стороны и опустилась вниз, открывая не сказать чтобы белоснежный, но какой-то неприятно внушительный ряд нижних зубов.

– A! – с хрипом произнес Гогуа, но слова остались недосказанными. Музыкант рванул его на себя за грудки, другой рукой схватил за горло, отогнул назад и ударил головой об стол. Руки Гогуа взметнулись и раскинулись, колени подогнулись, и Музыкант опять ударил его головой об стол.

Это напоминало хорошо отработанный балетный номер. Гогуа выбрасывал вперед левую ногу и припадал на правую, пытаясь принять какую-нибудь вертикальную позу. Музыкант крепко поддерживал его за грудки в создавшемся неудобном и причудливом положении и опять ударял головой об стол. Со стола падали дефицитные продукты.

Дядя Альберт страшно побледнел и сказал Рите, показывая на Музыканта:

– Скажи ему что-нибудь!

Музыкант собрался снова ударить Гогуа головой об стол, но на этот раз равновесие нарушилось и оба упали на пол, придавив свиной лярд и кисель из сухой малины.

Ярость Музыканта нарастала. Пока Гогуа поднимался на четвереньки, он успел не только вскочить, но еще и нанести ему страшный удар в бок желтым американским ботинком. Гогуа закричал и почему-то закрыл руками голову. Видимо, это окончательно разъярило Музыканта. Пока Гогуа опять поднимался с четверенек, он отпрыгнул назад, очевидно для разбега, и вдруг, что было уже совершенно неестественно и ни с чем не сообразно, диким голосом закричал:

– Заррежжу!

С его губ падали клочья пены. Этого Гогуа не вынес. То ли столь стереотипный возглас в этих чуждых условиях прозвучал для него как-то чересчур сильно и показался особенно угрожающим, то ли в модуляциях голоса Музыканта было что-то напоминающее вой воздушной сирены, на которую, как известно, Гогуа реагировал болезненно. Так или иначе, он сорвался с четверенек и, не успев как следует выпрямиться, ринулся, направляя голову вперед, к дверям.

Принимая во внимание невероятно быстрое его движение, удар головой в двери мог бы оказаться для него роковым. Но, к счастью, умная Рита, как будто предвидя такую возможность, широко распахнула дверь в прихожую. Мало того, заоравши на ходу на Музыканта: «Оставь его, а то я тебе морду набью!», она успела раскрыть настежь и наружную дверь.

И Гогуа, прорезав пространство прихожей, вылетел на площадку лестницы. К сожалению, он был уже не в силах остановить свою мощную инерцию или, может быть, забыл о лестнице. И он проделал тот эффектный трюк, который мы наблюдаем, когда мастер лыжного спорта срывается с трамплина и проносится по воздуху, постепенно снижаясь, чтобы, легко приземлившись, продолжать свой путь к финишу. Только во время этого пути над лестничным маршем Гогуа не переставая издавал вопль, в котором звучали одновременно и боль, и негодование, что было бы неуместно и даже странно в спортивном обиходе. Приземлившись на лестничной площадке, Гогуа все-таки ударился головой о стенку, отскочил от нее и, метнувшись в сторону, исчез внизу.