Павел Зальцман - Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)

Кривоногий Костя ковыляет к окнам и, надергав из мешка листьев, заталкивает в дыры от пуль, веющие холодом. В тех местах, где ударили по две по три, большие куски стены отскочили – «чтоб тепло не выдувало».

Румянцев, вернувшись к углу, повалился всем длинным телом на тюфяк в темноте и вытянулся на мягком, дожевывая хлеб и хрустя своим луком. «Кому охота уходить отсюда». Ленька Смирнов говорит Кашину:

– Видно, дверь была на крючке?

Румянцев из своего угла отвечает:

– Да. Сперва было заперто.

Михайлов говорит:

– Бывает, сам заскочит.

– Это только у моего деда сам заскакивал.

– Кто ж ее запер? Если здесь пусто.

– А ты, Костя, поди оглянь плинтуса, може в щелях что?

Поручик говорит, поднявши голову:

– Дверь оставили открытой?! Быдло…

Ленька Смирнов поднимается:

– Там, кажется, был засов.

Вдруг Кашин, оглядываясь, спрашивает:

– А где Погонялин? Куда дели?

– Погонялин?

– Будто кто-то в сенях упал. Не он ли?

Смирнов открывает дверь и выглядывает в сени.

От запаха брынзы Погонялин очнулся. Он встает на четвереньки. Темнота кружится. Рука попала в щель. Он приподнимает доску – упала со стуком. Это вход в погреб. Он откидывает дверцу. Дунул холод. Густой запах брынзы стаскивает его по обливистым ступенькам. Шумом его слепых шагов заглушен осторожный шорох.

В углу в черноте между бочками один голос шепчет другому:

– Сиди смирно, дядя. Он уйдет, и мы драпанем.

– А если он наткнется на меня?

– Тогда бей его.

– Тебе, байстрюку [23], хорошо – ты в бочке.

– Какое хорошо! Тут рассол. Словно меня обосцали!

– Ну и что же?

– Ничего, – говорит первый, скрипнув зубами, – молчи.

Погонялин остановился у брынзы. Он нащупал камень на бочке, спихнул его и путается руками во влажной тряпке, торопясь добраться до пищи. Пока он пережевывает и глотает терпкие пахучие и острые куски, роняя слюни на землю, его руки тянутся к другим бочкам, сжатым деревянными обручами. Он опускает пальцы в сетку укропа, погружает руку, вылавливая помидоры, и ощупью движется дальше. Несколько раз он останавливается, наевшись огурцов, помидор, брынзы и сливочного масла, спотыкаясь в радостной укромной суете. Вот еще большая бочка. Она не закрыта. Он запускает руку туда, завернув шинель, и бормочет: «Посмотрим, что в этой? Что это за га́рбуз? Что это на него налипло? Укропом они его обкладывают, что ли, или шерстью? А тут что? Ой, черт, что это?»

Рванувшаяся голова сидевшего в бочке ушла из его рук. Он не успевает крикнуть.

Выше ворота шинели шея сжата. Железный крючок вдавился в горло. В лицо дохнул гнилой запах изо рта. Не в близкой темноте, под ногами своих, не в воровском уюте у брынзы, в страшной яме, в чужом доме. Неведомые руки и незрячий страх широко раздирают глотку. Погонялин кричит, но крик не выходит из стиснутой.

– Бросай, бросай его.

Кто-то ударил кулаком в лоб, голова вырвалась из сдавивших рук. Душивший шипит:

– Эх! дядя!

Бессознательно принесенная винтовка вывалилась и упала под ноги. Первый, бросившийся к лестнице, споткнулся и упал с железным звоном. Погонялин перепрыгнул через него, больно ударившись об него носком, и вцепился руками в глиняную ступеньку, нога на мгновенье замерла в чужой темноте. Он один без направления, голос застыл. Он успел закричать. Острый локоть ударил ему в голову, и он упал назад, столкнувши с ног ударившего. Тот всползает со страшной медлительностью. Опрометью к выходу, второй, ловя его пятки, не успевает за ним. В треснувших сенях сверкнули выстрелы. Первый сгибается и прыгает от люка, а второй скатывается по ступенькам вниз. Оба забиваются за бочки.

В сени принесли лампу. Поручик спрашивает:

– Кто же это?

Кашин говорит:

– Не иначе – воры.

Все молча принюхиваются к пахнущему рассолом холоду. Кашин крикнул в колодец:

– Эй, вы, господа, выходи наверх. Отвечай. Стрелять будем! – и говорит Леньке Смирнову: – А ну, ударь.

Солдаты зовут: «Погонялин! Ты здесь?» – и слушают. Становится тихо.

– А где же Михайлов?

– Михайлов под печкой. Залег спать.

Кашин ведет дуло вниз.

– Лучше бросить.

Он шепотом спрашивает:

– Почему?

Костя предложил завалить тяжелым чем – «или забьем и пусть там отсиживаются». Ленька Смирнов заложил засовом и кочергой дверь на улицу. Очень уж тихо. Наступила ночь. Печка светит красным огнем. Под ней храпит Михайлов. Костя придвинулся к черной дыре и заглядывает. Вдруг плита зашипела. Курица выкипает. Кашин и Костя бросились в комнату. Михайлов вскочил.

– Что ж ты, мать твою за ногу заснул! Не видишь, полказанка ушло! Бульон же это, а не что другое!

– Нашел слово – бульон!

Они возятся с едой. Из сеней им кричат:

– Вы там ее не совсем прикарнайте. Чтоб нам осталось.

– А что вас ждать!

– Пойдемте к ним.

Поручик кричит:

– Стой! А здесь?

Румянцев направляет дуло:

– Чего смотреть, надо кончать.

Он стреляет. Ленька вторит ему. Курица еще не готова, ее ставят опять. Михайлов приходит тоже. Все уткнулись в дыру. Грохот разрывает сени. Те начинают кричать, но уже их не слышно. Из разбитых бочек рассол полился на пол.

Что-то упало с хрустом, и закричал человек. Он пробивается внизу, толкая обломки. Поручик кричит:

– Стой!

Но сразу трудно остановиться. Пули внизу вбиваются в глину, разбивают доски и звякают об железо. В погребе кто-то кряхтит. Человек еще прокричал. С грохотом упала бочка, и полилась вода. Они окончили, внизу стало тихо.

– Ну, стрелки, – всех перебили.

– Было сказано – выходи, – говорит Ленька.

– Надо посмотреть.

Костя снимает лампу и лезет первый. Они оступаются и держатся за стены. Погреб низкий, всем трудно поместиться. Мешают разбитые бочки. Под сапогами лопаются соленые огурцы и помидоры. Трещат куски моченых расквашенных арбузов. Хрустят стебли укропа. Михайлов подбирает что можно и кладет в выставленный подол гимнастерки, сразу же промокший, толкаясь руками в остановившихся сапогах. Он на ощупь хватает еще и еще.

Костя поднял лампу и водит, гоняя тени. Солдаты наклонились над Погонялиным:

– Может быть, еще живой?

– Что ты – не видишь?

– Видал, как он его шпокнул?

– Вынести бы его. Погонялина.

– Куда же его нести? И зачем он сюда сунулся… А вот бочки. Что здесь такое?

Они запускают руки и разбивают арбузные корки. Костя опускает лампу на пол.

– Ну куда он ее? Свети.

– А мне тоже интересно, посмотрю, что тут.

Солдаты. Иллюстрация в журнал «Перелом». 1932. Б., тушь. 17,5x9

Поднявший лампу Ленька Смирнов внимательно оглядывает оба тела. И Погонялин, и босяк в ватнике пробиты несколькими пулями. Пустой погреб завален упавшими бочками. Лампа освещает голые стены. Солдаты уносят ее и заваливают лох.