Павел Зальцман - Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)

Речь, впрочем, идет не об этом. Дело в том, что уже поздней осенью, покинув местечко, Ицик с семьей переезжает. Теперь у него часовая мастерская здесь, на Николаевской улице, возле той единоверческой, теперь заколоченной, церкви, которую когда-то строил хмурый петербургский архитектор Мельников. Это район, в котором любят селиться врачи-венерологи – и к центру близко, и незаметно. Между прочим, Ицик близко знаком с Ахмадом. Нередко получает от него часы на ремонт, а также на продажу. Конечно, он не прочь познакомиться с каждым, у кого есть продажные вещи. Для этого он бывает и в комиссионных. А там теперь завал – зимой есть надо.

Однако мы говорили о другом.

<1932-1952, 1982>

Улица. 1929. Б., графитный кар. 28x26

Зимним вечером тысяча девятьсот тридцать шестого года по Чернышеву переулку проезжала телега на шинах, груженная ящиками. Сырой переулок опрокинут в асфальт, так как зима стояла теплая и текло до января. Небо отражалось в незамерзшей реке, а темная арка у Щукина рынка – в разбухших деревянных торцах. А главное – подвалы под домами, полные картошки и снабженные только деревянными отдушинами в форме колен квадратного сечения, прогнили, и люди пробегали переулок на коньках-снегурочках, зажав носы или заложивши их березовой дранкой. Дойдя до набережной реки Мойки, этот запах проник в переплетную на углу. Переплетчик кричал: «Меня ворочает, меня задушит!» Наконец он слег, и ночью голодные крысы, опухшие от питания картошкой, объели у него волосы и поотгрызали ногти.

И все-таки в часов семь уже глубоких сумерек, когда проезжала телега, у окон гастронома на Чернышевом стояла большая очередь. Она состояла преимущественно из нечувствительных старух с наклеенными носами и на таких же спичечных ногах, кроме того, без щек, так что из облупленной кое-где известки выглядывали желтые кости.

За окном гастронома мясник рубил кости топором. Два куска белой сахарной и пористой, так называемой мозговой, отлетели от прилавка. В это время раздался крик: «Держи, держи!». Один из покупателей на собачьем меху схватил за руку мальчика-шпингалета, который ухватил кость и зажал ее, так что все перепуталось. С визгом и криком «Вор! Вор!» он не выпускал его, и тот тоже. А в очереди кричали: «Они здесь так и шнырят, так и шнырят! И все жрут!», как будто жрать противозаконно. Но в это время мальчик Аркашка укусил его в руку и, блестя каплями крови на губах, выкатился из лавки. Женщины по дороге били его пустыми авоськами, но, выскочив на улицу, он припрыгнул и остановился.

Мимо гастронома проезжала телега, и очередь с удивлением заглядывалась, так как сквозь обычную вонь гнилой картошки вдруг прорезался страшный и резкий запах свежих яблок. Две маленькие девочки-школьницы, потерявшие сознание, свернули тонкие ножки и лежали, плеща руками, в талой воде. А лошадь, тряся головой, вытягивая ее все вперед и вперед, как бы подзывая ею задние ноги, везла не меньше дюжины аккуратных сосновых ящиков.

Пока у людей захватывало дух, она ускоряет шаг и, стуча копытами, в то время как мягкие шины беззвучно бегут по призрачному асфальту, увозит яблоки через Чернышев мост. Некоторые из очереди, однако, успевают заметить, что возчика не заметно. Видимо, он спит где-нибудь в ящике или как-нибудь еще, так как красный пояс-кушак тут же надет поверх подпруги на лошадь, как если бы сама лошадь была возчиком. Выбежавши из гастронома, Аркашка с костью тоже заметил, что возчика не видно.

Через три дня в тот же вечерний час совершенно случайно четверо мальчиков собралось в подворотне одного из домов недалеко от гастронома. Аркашка вспомнил о яблоках и как раз рассказывал о них, в то время как вдруг раздалось цоканье и та же телега показалась опять. Опять никто на ней не сидел и не шел рядом. Ожидая, что возчик где-нибудь здесь на тротуаре, мальчики все-таки выскочили из подворотни и попробовали ее догнать. Аркашка, привскочив, схватился за доску ящика, она оторвалась, и оттуда выдавилось одно яблоко, упавшее на мостовую. Не обошлось без драки. Яблоко раздавили. Аркашка упал на спину. Послышался рев грузовика. Кучка мальчиков раскатилась, и две половинки яблока были втоптаны грузовиком в землю.

Через три дня участники свалки, будто чего-то ожидая, сошлись в той же подворотне. У Аркашки болела спина. А у Жоры в кармане был кусок хлеба с маслом. Он то и дело вынимал его, счищая прилипший мусор, протягивал ко ртам товарищей и, дразня их: «Т…т...т…», поедал сам.

Все они нервничали, часто выглядывали из подворотни, но моросил мокрый дождь, и из-за густых туч было особенно темно.

Но вот из темноты внезапно вынырнула та же белая лошадь, и мальчики разглядели, что у ящиков не было верхов и яблоки навалены в них кучей. Они были готовы дать честное слово, что, несмотря на темноту, различают золотистость, румяные бока, рябинки, крапинки и жилки. Одним словом, возбужденные, скрежеща зубами, они догнали телегу уже за Чернышевым мостом и, убедившись, что никого в ней нет, взобрались на нее, хватаясь друг за друга, хотя, видимо, испуганная этим, лошадь ускорила шаги и уже бежала бегом, так что ящики стали биться друг о друга. Испуганная громким смехом мальчиков и этим стуком, лошадь понеслась вскачь. Они еле держались на ногах и никак не могли добраться до передних открытых ящиков. Поэтому они постарались отбить крышку у ближайшего и несколько минут провозились с ней. Не успели они оглянуться, как телега перемахнула Малую Невку и очутилась где-то на островах. Наконец им удалось сломать крышку, но оказалось, что именно этот ящик какой-то полупустой, хотя их непривычное городское обоняние поразил чудесный яблочный запах. А также и второй был тоже открыт. Наступило общее ползанье и судорожное скатывание на самое дно сосновых ящиков.

Тем временем влажноватая темнота сгустилась, и лошадь везла все быстрее, видимо, куда глаза глядят. Аркашка-зачинщик первый и испугался и, махнув рукой, спрыгнул, но неудачно. Все содрогнулись, так как, не успев крикнуть, он попал прямо о ствол дерева. Ему перехлестнуло спину. Дрожа в тоске и страхе, мальчики на разные голоса, раздирая рты и колотясь о движущиеся ящики, начинают звать на помощь: «Мама! Жерлерзол!» Но скрытая деревьями и затянутая туманом дорога совершенно пустынна. Кроме того, здесь она вся состоит из кочек и обледенелых выбоин, так как за последние пять дней стало подмораживать. Поэтому мальчиков сильно подбрасывает и рвет на части. Напрасно они кричат: «Мама! Жерлерзол!»

Вдруг деревья кончились и открылась заснеженная поверхность взморья с кое-где торчащим тростником. Тут лошадь опять странно вытянулась всем своим белым длинным туловищем и рванула вперед. Кончилась отмель, подо льдом сверкнула чернота, и он с треском расселся. Все погрузилось в воду. Разбитые ящики рассыпались, и на поверхность всплыло множество исключительно лошадиных яблок, поскольку, как известно, они не тонут.