Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том первый

Началась экзекуция.

Репетюк вызывал по списку. Люди выходили, спускали штаны, закатывали сорочки и ложились на колоду перед крыльцом. Им связывали руки веревкой под колодой. Вартовые с шомполами становились с двух сторон, Бунчужный считал. После трех-четырех порок экзекуторы сменялись. Утирая пот, они отходили в сторону, чистили о траву окровавленные шомпола и вставляли их в винтовки. Вопли и плач оттуда, с горы, где стояли женщины и дети, звучали куда громче, чем стоны и вскрики наказываемых. Люди стискивали зубы, люди закусывали губы, люди глотали язык. И только всхлипывали в момент удара, потому что руки были связаны и проклятый нос нечем зажать, чтоб он молчал.

Пану Полубатченко стало дурно, и Петрович с бородатым атаманом под руки увели его в школу.

Шомполы посвистывали, крестьяне сами становились в черед, кто не мог подняться, того оттаскивали к колодцу. Старый учитель лежал в траве ничком у своего крыльца, закрывшись руками, и худые плечи его дрожали и дергались.

Зилов старался не глядеть во двор, он смотрел на забор, на зелень, на вишни, но и там все было красно от ягод. И ему уже совсем не хотелось пить, хотя в голову ударяло жаром, а в горле и в груди все горело сухим огнем. В углу под стрехой кротко ворковали голуби.

Катря потеряла сознание.

Крестьян во дворе все прибывало. Австрийцы и вартовые приводили их по одному, по двое. Уже на закате привели сразу пятерых. Тех, кто бежал из Слободы в перелесок. Потапчук шел последним — свитка в накидку, тело мокрое и блестит от пота. Он увидел Репетюка и хотел отвернуться.

Но Репетюк тоже его заметил.

— Хо, милорд? — вяло приветствовал он его бледной, усталой усмешкой. Три часа уже стоял Репетюк на ногах, одуревший от жары, от крика, от однообразия. Он охрип, выкрикивая фамилии и назначенное количество шомполов. — Сервус! — Потом он поискал в списках и криво улыбнулся. — Придется вам скидать штаны, мистер Потапчук, Петро Поликарпович! — объявил он. — Десять за экономию, двадцать пять за винтовку системы «Маузер». Спускайте ваши «шальвары», сэр!..

Тело Потапчука золотилось коричневым загаром только вверх от пояса. От пояса вниз оно было матово-белое, не тронутое солнцем.

Репетюк вежливо отвернулся, когда его, центрфорварда, правый инсайд растянулся вниз лицом на колоде.

Зилов попробовал потрясти Катрю — она лежала как неживая. Что же делать? Он знал, что сомлевших надо отливать водой. А если не отлить? Зилов в медицине был полный профан. Господи! Что ж ему делать?..

На пригорке за дорогой женщины бились в судорогах на земле. Дети жались к ним и оглашали воздух душераздирающим криком. Старый учитель стоял, прислонившись к косяку, и усы его мокро поблескивали. Микифор Маложон как раз подымался с колоды, подтягивая штаны на окровавленной спине. Наполовину коричневое, наполовину белое тело Потапчука, теперь все красное, неподвижно лежало в луже у колодца. Майор Белла Кадель сидел, отвернувшись к дороге, попыхивая синим дымком черной венгерской сигаретки. Репетюк вытирал лоб платочком с желтой каймой и синими васильками на углах.

Австрийские солдаты стояли вокруг двора, опираясь на винтовки, бледные и угрюмые…

В ложу «Черная рука» Пиркес, однако, решил не вступать. В самом деле, это было просто смешно. Содержание анонимного письма, полученного Пиркесом от таинственной «ложи», не внушало никакого уважения.

— «Брат Пиркес Шая! Для всемогущей Ложи не существует тайн! Ложа знает, где Ты получил пулю в грудь, Ложа знает, что Ты владеешь разумом Змия, сердцем Льва и жалом Осы! Ложа зовет Тебя — иди к нам! Черная Рука — это Ложа Черной Народной Мести. Черная рука поразит Дьявола в самое сердце! Если ты согласен — выходя на улицу, измажь мелом левый рукав, — Ложа тебя найдет. Да протянется Черная Рука Народной Мести над нашей окровавленной Землей!»

Это отдавало пинкертоновщиной, американскими фильмами и опереточной романтикой. А принимая во внимание битье стекол, дверные ручки, вымазанные калом, и непристойные акростихи на заборах — походило просто на хулиганство.

Пиркес отверг предложение и создал сам «Красный круг».

Случилось это так.

В понедельник утром ему вдруг сообщили о расчете. Столовая «Вишневый сад», где до сих пор с трех часов дня до трех часов ночи он, под стук вилок и ножей, играл «Семь-сорок», «Молдаваночку», «Ривочку» и «Дерибасовскую», получая пять копеек николаевскими с каждой пробки чернятинского пива, вдруг закрылась. С сегодняшнего дня это было уже «Кафе артели безработных офицеров русской армии». Официанты, буфетчики, повара будут набраны только из офицеров. Скрипач-тапер тоже стал ненужен. Его место займет офицерский квартет под управлением бывшего полкового капельмейстера. В полный расчет Пиркесу предложили либо двадцать австрийских крон, либо десять обедов из дежурных блюд. Пиркес выбрал обеды. Что он будет есть на одиннадцатый день, он пока не мог себе представить. Частные уроки прекратились, на бирже числилось свыше трех тысяч безработных, железнодорожники бастовали, служащим уже три месяца не платили жалованья, лавки тоже закрывались: покупать было некому и нечего. На кондицию за городом рассчитывать тоже не приходилось — не воспитанием детей озабочены сейчас помещики. Но на десять дней Пиркес был пока обеспечен.

Он надел фуражку и отправился есть «дежурный обед».

У выхода из «Алейки» на территорию железной дороги внимание Пиркеса привлекла группа, направлявшаяся ему навстречу, в город. Два австрийских солдата конвоировали двух девушек. Пиркес этих девушек знал. Одна из них — гимназистка Шура Можальская. Другая, босая, в голубом линялом платьице, с выцветшими всклокоченными волосами, пятнадцатилетняя дочка путевого сторожа с первой будки на волочисской линии, прозванная «Одуванчик» за непокорные, вихрастые волосы, торчавшие во все стороны, как опрокинутый стожок. Увидев Пиркеса, Можальская покраснела, но тут же тряхнула своими пышными кудрями и проплыла мимо него павой, даже мурлыча под нос веселый игривый мотивчик:

— За что это их? — спросил Пиркес у босоногих мальчишек, кучкой бежавших сзади.

долетело еще до него, и топот четырех тяжелых солдатских сапог поглотил конец бравурной мелодии.

— За подписные листы! — охотно ответили ребята.

Девушки ходили по квартирам, собирая деньги на питание детей бастующих железнодорожников.

В эту минуту совсем близко на путях вдруг раздался свисток паровоза. Пиркес даже вздрогнул. Паровозные гудки были теперь в редкость. От товарной станции катил поезд. В тот момент, когда паровоз Щ поравнялся с высоким забором у пакгаузов, целый фейерверк камней, палок и болтов вдруг взлетел из-за забора и градом застучал по машинистской будке и стенкам вагонов; осколки стекла посыпались на гравий пути. Пиркес успел увидеть, как штрейкбрехер-машинист, присев на корточки, пугливо выглядывал в разбитое оконце. Через минуту десяток ног затопали по асфальту «Алейки», и несколько парней бросились врассыпную. Двое перепрыгнули через забор и хлопнулись на землю прямо против Пиркеса. Высокий и худой — Зиновий Золотарь, за ним маленький и шустрый — Стах Кульчицкий.