Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том первый

В ту же секунду оглушительный звон раздался во всех углах. Било в колокол где-то в доме, дребезжало под поветью, звенело в кузне, и заливалась сирена в собачьей будке. Гремя цепью, с злобным лаем выскочил из будки Полкан, из кузни, размахивая молотком, мчался десятилетний Юрек, на крыльцо выбежала сама пани Варвара, Стаха и Броньки мачеха, с кружкой дымящегося кипятка. Вся усадьба была поднята по тревоге. За забором у соседа Кросса надрывался Полканов брат Карачун. Собачий лай, кудахтанье кур, индюшечье болботанье покатились от двора к двору по улочке, в обе стороны, на все предместье Кавказ.

— Хе-хе-хе! — Старый машинист довольно потирал искусанные руки. — Отменяется! — замахал он веткой пани Варваре. — Маневры! Учение…

Полкан немедленно полез обратно в будку, Юрек скрылся в кузне, пани Варвара, проклиная свою долю, вернулась на кухню.

— Как видишь, голубок! Ночью и не подходи. Отправляйся-ка лучше вон в тот конец — цыганка там или же ранет… — Помахивая веточкой, старик заковылял к повети. Не дойдя, он еще остановился. — А что это вашего заводилы не видать? Зилов, спрашиваю, Иван где? В тюрягу еще не сел? И про Козубенкова сынка ничего не слыхать? Сидит себе, значит, в концлагере? О-хо-хо! Молодые, горячие… — Он махнул рукой и скрылся. Рои пчел метнулись за ним в полумрак повети.

Золотарь сорвал полдесятка яблок и лег навзничь в траву.

Отава уже пожелтела и подсохла, в верхушках деревьев тоже золотился осенний лист, виноградная лоза на веранде у Кросса стала ярко-красной с фиолетовыми прожилками. Зато небо было прозрачно, воздух терпок, и заходящее солнце расстилало над землей мягкое нежное тепло.

Золотарь откусил снежно-белую мякоть ранета, закрыл глаза и запел:

— Завел! — раздался голос над ним. — Помер, казак и лежит, да некому тужить… — Стах стоял над Золотарем, ласково и насмешливо улыбаясь. Он был весь в масле и мазуте. — Лежи. Пойду в будуар туалет делать! — Он побежал к повети, там на стенке висел жестяной умывальник. — Здорово, батя! — крикнул он под поветь. — Неужто живы? А я думал, какая-нибудь пчела уже проглотила! «Ой були в кума бджоли…» — запел он, но тут же оборвал и начал фыркать под умывальником.

Когда Стах закончил туалет и, растянувшись рядом с Золотарем, взялся за яблоки, залаял Полкан, и во двор вошел Шая Пиркес. За ним следовал еще кто-то.

— Это кто? — поднялся Стах. — Какое он имеет право?.. Голова еловая! — зашипел он, когда Пиркес приблизился. — Думаешь, если тебе разрешено с нами связь держать, так…

— Да это же Кашин…

— Вижу, что Кашин, а не Машин! А зачем? Подведет под монастырь…

— Не бойтесь, пожалуйста, — покраснел Кашин; до него долетели последние слова Стаха. — Я все равно знаю, кто это «Красный круг»…

— Что?

Все умолкли. Золотарь оперся на локти. Кашин улыбался.

— Какой такой «круг»? — наконец пробормотал Стах. — Что еще за «круг»? — Он пронзил Пиркеса быстрым, гневным взглядом. — Это он «круг», а при чем тут мы?

Пиркес коротко засмеялся и присел на корточки.

— Он сам догадался, что это я подписывался «Красный круг». Сам догадался и про вас. Вот пришел ко мне. Ерунда! Я его знаю. И потом… — Пиркес опять захохотал, — он сам «Черная рука».

Золотарь грыз яблоки, одно за другим, с хрустом, и швырял объедки через кусты в ульи.

— Брось! — обронил Стах. — Напугаешь пчел. Какая такая «рука»?

— Да перестань! — рассердился Пиркес. — Теперь уже все равно. Все равно он знает. И «Черная рука» — это он…

Стах заерзал в траве — его беспокоил какой-то камешек. Потом полез в карман за махоркой, но вспомнил, что отец под поветью, и сунул кисет обратно.

— Спасибо, кума, палата ума… Сколько же вас?

— Кого?

— Да этих самых рук… черных?

Пиркес хохотал.

— Столько же, сколько «Красных кругов».

— Я один, — ответил Кашин и тоже сел.

— Непонятно! — насупился Стах. — Это ведь такая организация — «Черная рука»?

— Ага! — буркнул Кашин, принимаясь за ранет. — Да только вся организация — один я.

— И с самого начала был один?

— И с начала один. Все время один.

— У начальника участка окна один бил?

— Ага…

— И в немецкой комендатуре дверные ручки мазал?

— Ага…

— И немецкого офицера дегтем облил один?

— Один. Я ему еще и морду набил… Немчуре проклятой!

— Понятно! — сказал Стах. — Натряси, Зиновий, ранеток. — Потом он повалился лицом в траву и стал хохотать, дрыгая ногами. — Ой, держите меня, не могу! Пацаны!

Золотарь и Пиркес тоже хохотали. Смеялся и Кашин. Кашин был здоровенный, плечистый юноша, с широкой грудью и мускулистой шеей. В предместье Кавказ он славился как первый хулиган. Его боялись все девушки, да, по правде сказать, и ребята.

— Эх, правый край! — хлопнул его по спине Пиркес. В футбольной команде, где Пиркес был голкипером, Кашин играл правого форварда. Футболист он был прекрасный. — «Черная рука»! — Пиркес снова захохотал. — Из Пинкертона взял?

— Из кинематографа. В прошлом году картина такая была.

В это время калитка с улицы хлопнула, залаял Полкан, и, перепрыгивая через заборчик, ульи, кусты крыжовника, в сад метнулась девочка — в короткой детской юбчонке, с вихрастой, стриженой белой головой.

— Одуванчик!

Одуванчик перепрыгнула через грядку с кабачками и упала в траву между Пиркесом и Золотарем. Она задыхалась и едва могла проговорить:

— Гальку… забрали… с бидонами… господи…

Когда она кое-как отдышалась, она рассказала все подробно. Иванкова Галя возила в бидонах прокламации от Зилова из леса. Сегодня утром ее ждала засада. Одуванчик заикалась, рассказывая, глаза — синие пуговки — стали круглыми, волосы вихрами торчали во все стороны. Она досказывала до конца, потом начинала сначала, досказывала до конца и начинала опять.

Стах не произнес ни слова, он сидел, обхватив колени и опершись на них подбородком.

После высылки Козубенко, после ухода Зилова Стах стал председателем сорабмола. Он был уже председатель нелегальный — со дня «общей ликвидации» сорабмол попал под запрет. Впрочем, и сорабмольцев уже почти не осталось. Школьные каникулы окончились, техники уехали учиться в Одессу. Молодежь из депо и вагонных мастерских после забастовки, провала на кладбище, разгрома на плацу девятого полка, увольнения с работы по черным спискам — по заданию комитета разошлась по селам. Козубенко был в концлагере в Австрии, Катря в Лукьяновской тюрьме, Зилов в лесу. В городе остались Стах, Золотарь и Одуванчик. Галя держала связь. Гали теперь, значит, нет. Бедная дивчина!