Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том первый

— Вы что? — спросил Пиркес, нахмурившись.

Но парень уже успокоился, и глаза его высохли.

— Выходит, что и у вас, гимназистов, жизнь тоже не мед, — сказал он.

Мы промолчали. Похоронная процессия тем временем прошла.

Улица опустела. И на душе было пусто. Грачевский похоронен. Грачевского уже нет…

— А как вы, господа гимназисты, насчет войны?

Сперва ему никто ничего не ответил. Вопрос был неожиданный, не связанный с происходящим и какой-то, показалось нам, неуместный.

— Что насчет войны? — отозвался наконец Васька Жаворонок и покраснел.

— Да так, про войну. Как оно там и к чему?

Репетюк сдвинул брови, поправил пенсне и заявил, что другой исключенный из гимназии, Парчевский, уже пошел на фронт. Кроме того, вот он, Репетюк, тоже думает отправиться… во флот.

— Парчевского я знаю. Пустой парень! — заметил наш собеседник. — Да я, собственно, не о том…

Он не объяснил, о чем же он. Помолчав немного, он попросил у Репетюка папиросу и, закурив, собрался уходить.

— Ну, я пошел. Все они на один салтык, что ротмистр, что директор гимназии. Воевать, конечно, не им приходится…

И парень скрылся за насыпью.

Мы стояли, не зная, что нам с собой делать. Идти никуда не хотелось. Грачевский похоронен. Речи неизвестного парня казались нам странными и непонятными.

— Ребята! — спросил вдруг Зилов. — Вам не показалось, что этот парень, кочегар, так говорит, как будто он против войны?

Как всегда, Зилову никто ничего не ответил…

Смерть Грачевского зачеркнула всю историю с выходкой Кульчицкого. И проступок, и наша товарищеская солидарность, и даже погром гимназии были забыты. Гимназию не закрыли, все остальные репрессии были отменены, даже сняты не отсиженные «безобеды». Директор и инспектор на некоторое время стали ласковы и снисходительны. Репетюк, застигнутый на улице в половине восьмого с папиросой в зубах, был отпущен лишь с краткой нотацией.

Имена Малафеева, Сосионова и Цыганкова — гимназистов, бежавших из других прифронтовых гимназий и успевших уже получить георгиев за храбрость, не сходили теперь с наших уст. Мы гордились нашими коллегами и завидовали им. Нам было стыдно, что мы сидим здесь, а не уходим, как они, на фронт для подвигов и геройства. Васька Жаворонок, впавший в уныние после своего неудачного бегства, упрямо повторял, что он, будьте уверены, опять удерет, и, будьте уверены, на этот раз его уже не вернут обратно.

Зилов и Воропаев помалкивали. Они, похоже, остыли к фронтовым приключениям.

Как-то утром шел урок истории. Мы любили уроки истории не так за самый предмет, как за его преподавателя. Историю у нас вел молодой, только что окончивший университет учитель. Он еще не привык чувствовать себя педагогом, стеснялся своей власти над нами, не знал, как ему держаться, и потому был совершенно в наших руках. Инспектора и директора он боялся еще больше, чем мы. Нам это чрезвычайно нравилось. Позднее мы выяснили, что у Аркадия Петровича были какие-то недоразумения с «белым билетом» и отсюда-то и шли его страхи перед начальством.

Сегодня на урок Аркадий Петрович явился возбужденный и взволнованный. Шел он быстро — даже полы сюртука разлетались, загребал ногами и размахивал журналом. Это была его обычная манера ходить. Но сегодня его движения были особенно порывисты и стремительны. Войдя в класс, он швырнул журнал на окно и забегал между доской и кафедрой, потирая лысую, как колено, несмотря на его двадцать пять лет, голову.

— Друзья! — воскликнул он. — Мы с вами культуртрегеры! Правда, вам еще далеконько до культуртрегерства, но вы — будущие культуртрегеры! Воропаев! — перебил он себя по выработавшейся уже учительской привычке. — Объясните, что такое культуртрегер! Культуртрегер, — тут же, не ожидая, пока Воропаев встанет, выпрямится и откроет рот для ответа, ответил он сам, вполне уверенный, что это говорит вовсе не он, а именно Воропаев, — культуртрегер — это человек образованный, вооруженный широкими гуманитарными, а также прикладными знаниями, который свои знания, науку распространяет среди широких слоев общества. Мы обязаны отдать на служение фронту, компатриотам, борющимся за нашу родину, все свои знания и умения духовного порядка. Жаворонок! Скажите, какие знания и умения мы причисляем к знаниям и умениям духовного порядка?

Одним словом, дело было вот какое. Аркадий Петрович придумал создать нечто вроде «гимназического театра», который обслуживал бы маршевые батальоны, направляющиеся на фронт, и раненых, возвращающихся с фронта либо лежащих в многочисленных госпиталях нашего города. Аркадий Петрович предлагал, не теряя ни минуты, выяснить, кто желает и кто может принять в этом участие.

Желали, разумеется, все. Идея Аркадия Петровича нас прямо-таки захватила. Вот это идея так идея! Наконец-то и мы начнем помогать фронту настоящим прекрасным делом. Кроме того, ведь мы будем «артистами».

Черт побери! Неужто и мы наконец свободно приобщимся к театру, и не в роли прячущихся, переодетых зрителей, а самих актеров, этих таинственных и необыкновенных людей, с такой особенной, загадочной и привлекательной жизнью?

В самый разгар подведения артистического баланса вдруг встал и попросил слова Воропаев.

— Аркадий Петрович, — сказал он. — А как же будет с женскими ролями? Неужели женщин тоже будем играть мы? Это же неинтересно, Аркадий Петрович…

Действительно, это было неинтересно. Мы все помнили, как года два назад, на традиционном гимназическом вечере, силами учеников старших классов было поставлено одно действие из комедии Гоголя «Ревизор»; Анну Андреевну и Марию Антоновну играли гимназисты шестого класса Раковский и Пухинсон. Хотя они и правда внешность имели несколько женственную, это все-таки было совсем неинтересно.

Аркадий Петрович подбежал к двери, выглянул в коридор, нет ли там кого, прикрыл дверь поплотнее, потом подбежал к передним партам и, заговорщически прищурив глаза, покивал пальцем, предлагая придвинуться поближе.

— Видите ли, друзья мои, вы сами знаете, что законы Кассо запрещают устройство общих спектаклей воспитанникам мужских и женских учебных заведений. Когда я учился в гимназии, было посвободнее, и мы такие спектакли устраивали. Но теперь, вы сами понимаете… Так что придется нам играть женские роли, разумеется, самим…

— Ну…

С разочарованным и сердитым ропотом мы отхлынули от Аркадия Петровича. Но Аркадий Петрович заморгал и замахал руками:

— Тсс! Тсс! Тише, прошу вас, друзья мои!..

Потом он в третий раз побежал к двери и, удостоверившись, что все в порядке, вернулся к нам на цыпочках с видом в высшей степени конспиративным.