Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том первый

Шая покраснел так, что это видно было даже во тьме осенней ночи. Он сунул руки в карманы, потом вынул их и снова сунул. Это что — нарочно? Шуточки? Насмешка? В эту минуту он чувствовал себя полным идиотом.

— У вас, может быть, и не так, — поспешно заговорила Катря. — Но у нас — прямо невозможно. Это просто ужас! Идемте, я тоже пойду с вами городом. Вы понимаете, о чем мы между собой говорим? Только о прапорщиках и георгиевских кавалерах. «Кавалеры» — какое идиотское слово! Как будто не война, а танцкласс. Но мы хоть с четвертого класса начали, а сейчас приготовишки и те влюбляются в малолетних добровольцев. А второклассницы уже бегают за земгусарами! Вы читали Достоевского?

— Умгу! — буркнул Шая.

— Вы понимаете, у нас никто ничего не читает. На уроках мы шепчемся о том, кто знаком с каким офицером или чья пассия блондин, а чья брюнет. Между уроками мы говорим о том же, только уже вслух. Кроме того, мы еще пишем друг другу записочки — о том же самом! Это же — ужас! Вы читали Мопассана?

Они вышли на Аллейку, и тут вдруг резкий ветер швырнул в них густым дождем и плотно обернул полы пальто вокруг ног. Чтоб не упасть, Катря вынуждена была взять Шаю под руку. Они почти скрылись под черным зонтиком. Там, под куполом, было тепло и уютно. Правда, он был невелик, и приходилось идти тесно прижавшись. Аллейка стлалась перед ними длинная и пустая. На ней — ни души. В такую погоду даже Пиль не выходил ловить гимназистов. Они были совсем одни. Только мокрые осенние заборы чернели по сторонам.

— Вы слышали? — Катря шептала совсем рядом. — На прошлой неделе разоружили целую роту инженерного батальона и, говорят, всех заковали в кандалы? Они все до одного студенты-политехники. Отказались ехать на фронт. Как это вам понравится? А в Петрограде рабочие ходят по улицам и требуют «хлеба и мира». Может это быть? Или это вранье? Правда, дядя — у меня дядя матрос, знаете, — писал нам из Кронштадта: там в самом деле не хватает продуктов. Что же это будет? Война, война и война! Разве так можно жить? Вы читали Толстого?

Шая рассердился.

— «Непротивление злу»! Идиотизм! Разве это можно — не противиться злу?

— Но ведь и вы не противитесь! Война. Это же зло.

Шая молчал и сопел. Катря на миг высунула голову из-под зонтика, чтобы освежиться: стало жарко. Но дождь и ветер ударили ей прямо в лицо. Брр! На Аллейке пусто, никого: только дождь, ветер да мокрые заборы с двух сторон.

— Ну, скажите же, Пиркес! У нас говорят, что вы самый умный во всей гимназии. Вы Толстого читали всего?

Шая подозрительно посмотрел на спутницу.

— Вы считаете себя толстовкой?

Катря сердито передернула плечами.

— Так жить нельзя. Надо как-то иначе. Но как? Кто скажет — как?

— Вы толстовка?

— Ах, оставьте вы! Ну конечно, нет! Толстовцем можно было быть до девятьсот четырнадцатого года. Началась война, и толстовцы… ну… ну… погибли на поле боя. Вы читали Ключевского? И Овсянико-Куликовского? А — Соловьева?

Дождь полил плотнее и чаще. Он сек косыми струями, хлестал по ногам. Зонтик пришлось наклонить против ветра и сжаться под ним еще сильнее — рука об руку, плечо к плечу. Шая уже несколько раз пытался заговорить, но Катря в возбуждении не умолкала, не давала ему вставить и слова. Ее даже трясло.

— Раньше, еще не так давно, я думала, что я маленькая и глупенькая, а все остальные — взрослые и умные. Теперь я вижу, что и все — маленькие и глупенькие, хотя и взрослые. Никто ничего не знает. Ничегошеньки! И все чего-то боятся. Живут, как прибитые. А вы читали…

— Есть такие, что и не боятся! — Шае едва удалось перебить Катрину речь.

— Кто?

— Кто? Революционеры.

Порыв ветра утих, дождь прекратился. Катря молчала. Только теснее прижалась к Шаиному плечу и перестала дрожать. Шая хрипло откашлялся.

— Я знаю… — наконец сказала Катря. — Анархисты… Эсеры… Эсдеки…

— Меньшевики и большевики…

— Ну, вот видите, так много! Революционеры, а между собой не сговорятся… Разве это дело, чтоб революционеры не могли прийти к согласию? Значит, кто-то из них настоящий революционер, а остальные просто так… политические партии. Вот я говорила с Митей Извольским…

— Он дурило! — перебил Шая. — Он просто либерал. И вечный студент. А революционеры не такие.

— А какие? Я хотела бы увидеть хоть одного! Вы читали…

Но тут Шая перебил опять и подхватил ее последнюю фразу:

— Вы читали марксистов, Кросс? Например, журнал «Образование»? В таких желтых обложках?

Катря умокла. Она покраснела. И так сильно, что Шая должен был от нее отклониться: под куполом зонта стало жарко и душно.

До конца Аллейки они дошли молча. Марксисты… Кто же это такие марксисты? Катря вздохнула. Расспрашивать было стыдно.

У входа в туннель Катря остановилась. Тут она хотела распрощаться.

— Я вас провожу! — сказал Шая.

Катря ничего не ответила, и теперь уже Шая сам взял ее под руку.

— Ах! — прижалась к нему Катря. — Скорей бы кончилась война!

Шая опять рассердился и даже оставил Катрину руку.

— Вы думаете, дело только в войне? Вы думаете, кончится война и все уже будет хорошо? Так считает и наш историк Аркадий Петрович, что наступит рай на земле. Ерунда! Вспомните лучше, как жили до войны. Так будет, и когда она кончится… Все. Нам с вами придется бегать по урокам, меня, как еврея, не примут в университет, Збигнев Казимирович приобретет на свои военные дивиденды гниваньский сахарный завод, Потапчук с матерью подохнут с голоду на своем полуморге, солдата Якова сошлют в Сибирь…

— Кто это — солдат Яков?..

— А-а! Что «изменится» после войны? Только и всего, что половина людей станет калеками, а вторая — сиротами и вдовами! Ерунда! Ненавижу!

— А вы читали, Пиркес, Берты Зутнер «Долой оружие»?

— А-а! — Шая совсем уже рассердился. — Знаете, Кросс, я дам вам лучше почитать кое-что из марксистов!

Катря схватила Шаину руку.

— Дайте, Пиркес! — Они стояли уже у калитки Катриного двора, за высоким мокрым забором одно окно светилось. Мать не спала: она поджидала Катрусю. — Непременно дайте. Я так вам благодарна! Вы знаете, Пиркес, так хочется… Пошел вон, Карачун! Тоже мне — лизаться…

Она не сказала, что хочется, отпустила Шаину руку, толкнула калитку…

— А то… — она почти всхлипнула, — а то я даже не знаю, что такое «марксисты»…

Шая остался один — в тесной улочке между двух длинных, бесконечных заборов из старых железнодорожных шпал. Заборы совсем почернели от дождя. Между ними было тихо и душно. Направо от Кросс жил Сербин. У него светилось. Налево находилась усадьба Кульчицкого. Там окна были темны. Шая поглядел вверх. Низко плыли тяжелые тучи. Они нависали, клубились, ползли друг на друга — черные, сизые и синие. Вот-вот снова хлынет дождь. Грудь теснило — то ли предчувствие, то ли ожидание. Что-то должно было случиться! Жизнь еще впереди. Шая расправил грудь и снял фуражку. Большая, жирная капля сорвалась с ветки и тяжело стукнула Шаю в маковку. Шая торопливо надел фуражку, втянул голову в плечи, поднял воротник, сунул руки в карманы и поскорей зашагал прочь.