Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том первый

Зилов и Потапчук прошли мимо второго жандарма. Руки стали холодные, спины вспотели, лица покрыла бледность. Проклятые лица! Ведь жандарм может увидеть. Он может заинтересоваться — а почему это господа гимназисты такие бледные?.. Господи, господи, пронеси, господи!..

Однако второй жандарм скользнул по ним пустым взглядом, подавил зевок. Гимназисты несли отцу-машинисту еду на дорогу — ничего особенного. Полчаса назад девчонка какая-то тоже отцу сундучок принесла…

Дальше все пошло как по писанному. Потапчук крикнул: «Ты ж, гляди, не задерживайся, а то и ждать не буду!» Зилов ответил: «Сейчас, сейчас, погоди минутку…» — и поскорей побежал ко второму крыльцу. В пассажирской дежурке было почти пусто. Какие там пассажирские поезда, когда до фронта рукой подать? Двое спали на лавках, один сидел у стола и пил из жестяного чайника чай. Зилов поставил сундучок на лавку и шмыгнул в боковую дверь. Там был длинный коридор со стенами, заклеенными расписаниями, графиками, какими-то планами и приказами. В конце виднелись дверцы в уборную. Зилов подбежал и дернул…

Ужас! Двери заперты. В уборной кто-то есть. Холодный пот потек с лица за воротник, по груди, до самого живота. Жандармы, допросив конторщика, могут вернуться в любой момент. А через десять минут, не дождавшись Зилова, Федор бросится на жандарма и зря погубит свою свободу и жизнь…

Зилов облизал сухие губы и оглянулся. Коридор был действительно перегорожен надвое. Другого пути в соседнюю дежурку нет. Тогда он еще раз подергал дверь уборной и тихо, но жалобно запищал:

«Дяденька… дяденька, пожалуйста скорее… У меня живот схватило… Я отцу есть принес, а у меня живот как заболит… Дяденька, я вас очень прошу…»

Зилов прислушался. Там, за дверьми, тишина и безмолвие.

И вдруг Зилова обдало горячим потом. Дурак! Идиот! Кретин! Ведь двери заперты отсюда… Там же никого нет!

Зилов откинул щеколду и влетел в уборную. Кретин! Идиот! Дурак! Правильно, переборка не доходит до потолка. Он подпрыгнул и ухватился за край руками. Дурак! Идиот! Кретин! Он подтянулся на мускулах, закинул левую ногу и перебрался на ту сторону в соседнее отделение клозета. Это уже был клозет военно-транспортной дежурки.

В пустом зале показалось неприветливо и даже жутко. Бросалось в глаза, что люди ушли отсюда не так давно, неожиданно, внезапно. Забытая пачка махорки и развернутая книжечка папиросной бумаги. Огрызок колбасы. Стакан с чаем. Зилов невольно коснулся стакана рукой. Он был еще чуть теплый. Словно живой. Кто-то только что пил из него. Каких-нибудь пятнадцать — двадцать минут назад. Зилов вздрогнул и отдернул руку.

На столе конторщика беспорядок и грязь. Чернила в бутылке с отбитым горлышком. Обтерханная, рваная, заляпанная настольная бумага. Две-три ведомости. Ордерные книги — на керосин, паклю, пемзу… Книга нарядов…

Книга нарядов!

Зилов схватил ее и открыл на последней записи. Наряд номер четыреста сорок два от второго ноября машинисту Квятковскому, помощнику Шумейко, кочегару Козубенко, паровоз С-815…

Спустя десять секунд Зилов уже лез через переборку, назад. Там, на ребре переборки, он на миг задержался и впервые вздохнул полной грудью. Как глубоко вздохнулось! Как вольно! Веселая, торжественная радость плясала и пела где-то внутри, кажется в животе, как в танцевальном зале. Он спрыгнул. Коридор — расписания, графики, приказы; зал — двое спят, один пьет чай; сени, крыльцо. Зилов вышел на крыльцо не спеша и поглядел вокруг.

Потапчук ждал на том же месте. На первом крыльце стоял жандарм. С обнаженной шашкой. Второй стоял на углу материального склада. Из-за угла кто-то выглянул. Это Федор Козубенко. Он заметил Зилова, и ему не стоялось на месте от нетерпения.

Неторопливым шагом Потапчук и Зилов двинулись обратно. Мимо второго жандарма, мимо первого.

— Ты только пойми! Вольтов столб — это простейшее соединение множества элементов. Если, скажем, взять обыкновенный элемент Лекляншэ…

Фу ты черт, как хочется показать язык этому надутому жандарму! Радость пляшет, поет, вопит, точно пьяная. Бледное лицо Федора выглядывает из-за угла.

«Ну, как? Как???» — молит его взгляд.

Зилов не спеша подходит к углу. Глаза его блестят, играют, излучают свет. Не требуется никаких объяснений. Лицо Федора розовеет.

— Наряды? — уже просто так, для проформы, хрипит он, хватая Зилова за руки.

Зилов молча — говорить он не может, ведь такой шум: радость поет, вопит, откалывает гопака — хлопает себя по животу. Живот гудит чудным деревянным звуком. Книга нарядов в своем толстом казенном переплете здесь, под рубашкой. Вон как здорово выбивать по ней барабанную дробь — тра-та-та-та гоп-са-са!

— Ванечка… друг… милый… товарищ…

Но Зилов наконец не выдерживает. Хватит, больше он не может! За десять минут он пережил целую жизнь, настоящую и взрослую жизнь. Больше он не может! Хватит!!! Радости, радости — веселой, торжественной и пьяной радости — дайте дорогу! Эй, расступитесь, вы!

И Зилов вдруг обернулся.

— Дядя! — крикнул он.

Жандарм на углу вздрогнул и посмотрел. Тьфу! Лучше б не видели его глаза. Этот паршивый гимназист показал ему язык и даже присел от страха, радости и нахальства! Фу, прямо неприлично! Вот кликнуть бы сейчас кого-нибудь и доставить его к директору. Пусть поставит ему отметку… Знал бы тогда…

— Тсс! — дергает Зилова Козубенко. — Дурак! Провалишь!

Они срываются и летят. Ветер свищет в ушах, бьет в лицо, визжит вокруг, как недорезанный поросенок. Лужи расступаются перед ними и взлетают густыми тучами брызг. Встречные сторонятся и посылают вдогонку проклятия. Несколько собак несется вслед, хватая их за пятки…

Аркадий Петрович между тем загорелся новой идеей. Разложение среди гимназистов огорчало его. Разложение среди гимназистов расстраивало его. Разложение среди гимназистов не давало ему жить.

Просвещение! Прекрасное будущее! «Сейте разумное, доброе, вечное. Сейте! Спасибо вам скажет сердечное русский народ!» Аркадий Петрович не мог перенести падения морали в нашей среде. Карты, пьянки, разврат, лень, безделье, хулиганство! Надо что-то делать. Надо принимать меры. Надо спасать. Иначе все пойдет прахом — и «разумное», и «доброе», и «вечное».

И Аркадий Петрович решил организовать литературный кружок.

Существование каких бы то ни было кружков для учащихся средней школы как в стенах, так и вне стен учебного заведения запрещалось категорически. Гимназист обязан выучить и ответить учителю урок. Больше ничего. Нечего там заводить разные фокусы и крамолу!.. Так что самая идея создания литературного кружка была без сомнения актом крамольным. А запретный плод так сладок! На первое собрание нашего литературного кружка пришел даже Бронька Кульчицкий.