Олесь Донченко - Золотая медаль

Случай, который встревожил Юрия Юрьевича и привел в негодование комсомольцев, произошел с Лидой Шепель.

Лиде было поручено отправить комсомольской организации подшефного колхоза собранную классом библиотечку. Десятиклассники с большой любовью занимались этим: подбирали книги, покупали в книжных магазинах, приносили из собственных библиотек.

Шепель должна была по телефону связаться с колхозом, договориться с комсомольцами, чтобы оттуда прислали машину по книги, или отправить библиотечку по почте.

Но выяснилось, что книги уже больше недели спокойно лежат у Шепель дома.

Виктор Перегуда нашел Лиду на большой перемене в буфете. Она пила чай. Виктор подсел за ее столик.

— Мне не хотелось бы портить тебе аппетит, — сказал он, — но должен спросить: почему ты до сих пор не отправила книги в колхоз?

Шепель измерила его взглядом с головы до ног и, спокойно жуя бутерброд, ответила:

— Мне было некогда этим заниматься.

— Некогда? А ты знаешь, что комсомольцы открывают в колхозе свой молодежный клуб, они ждут эти книги!

Шепель пожала плечами:

— Что у них за странный пароксизм книголюбства!

— Да ты кто? — возмутился Виктор. — Комсомолка ты или кто?

— Я?

Лида встала, хладнокровно отодвинула пустой стакан, смела крошки из скатерти на блюдце и заявила:

— Я… Мне было некогда!

Вот об этом случае и рассказал Юрий Юрьевич на заседании партбюро. Он не мог молчать. Он должен был услышать совет от товарищей-коммунистов. Учитель ощущал мучительную тревогу за судьбу ученицы, которая скоро в последний раз переступит школьный порог.

Знал, что услышит не только совет. Наверное, на заседании прозвучат справедливые слова критики в его адрес, как коммуниста, классного руководителя, у которого в классе есть такая комсомолка. Он считал бы себя виноватым больше всего, если бы и Лиду Шепель, и Мечика Гайдая школа «выпустила» жизнь такими, какими они являются сейчас. Нет, это было бы жестокое поражение в жизни самого Юрия Юрьевича, и он не мог этого допустить даже в мыслях.

Юрий Юрьевич не ошибся. Говорили на заседании не только про Шепель, но и про Варю Лукашевич, про Гайдая. И наверное, больше всего — о нем, классном руководителе. В самом деле, подвергали его строгой критике.

И от того что все члены бюро так близко приняли к сердцу поступок Лидии Шепель, и даже от того, что остро подвергали критике его, секретаря парторганизации, Юрий Юрьевич почувствовал, как отступила тревога и к нему снова возвратилась спокойная уверенность. Он еще раз убедился, что судьба каждого ученика волнует не только его, но и весь учительский коллектив.

Кажется, ничего нового не было в постановлении бюро: комсомольцы десятого класса должны на открытом собрании обсудить поступок Шепель. Но за этим постановлением Юрий Юрьевич видел значительно больше. Он понимал: комсомольское собрание надо направить так, чтобы на нем шла речь не только об отдельном поступке, а в целом о поведении Лидии Шепель, о ее характере, ее жизни. Это должен быть страстный товарищеский разговор с девушкой. А получится ли он таким, будет зависеть от того, как этот разговор организовать. И отсюда вытекало, что прежде всего ему, Юрию Юрьевичу, надо немедленно помочь комсомольцам как следует подготовиться к собранию.

Тем не менее опытный учитель ощущал — он не все сказал про Шепель. Ему хотелось доверить товарищам то, что он передумал, когда собирался на это заседание партбюро, хотелось получить их одобрение.

— Я думаю, этого недостаточно — осудить поступок девушки, — сказал он. — Вместе с тем мы должны взять ученицу на поруки. Как именно? Я размышлял над этим. Надо попробовать старое средство — поручить ей какое-то серьезное, именно серьезное дело, чтобы девушка почувствовала ответственность перед классом. Пусть узнает, что жила «воблой», но это — в прошлом, а сейчас она нужна, очень нужна коллективу…

Эти последние слова, видимо, очень понравились учителю рисования Якову Тихоновичу. Еще не дослушав до конца, он одобрительно закивал головой и сделал вид, что аплодирует. После заседания он сразу же подошел к Юрию Юрьевичу:

— Разрешите крепко-крепко пожать вашу руку!

— Вот уж не знаю, за что такое проявление доброжелательности…

— За одно ваше предложение. Вы сказали, что ученицу надо взять на поруки, поддержать ее. Вот за это, Юрий Юрьевич. Осудить — это легко, а помочь — значительно труднее. А может, мы ошиблись? Может, и собрания не надо? Просто отчитать бы — да и хватит. Неужели не помогло бы?

— Нет, наверное, не помогло бы!

Юрий Юрьевич внимательно глянул на Якова Тихоновича и прибавил:

— Хотелось бы посмотреть, как вы рисуете. Знаете, сам процесс, когда вы водите рукой. Так и кажется, что — нежно-нежно, и все розовой краской. А вы попробуйте резкими линиями, такими, знаете, мужественными, уверенными…

Юля Жукова обдумывала, как провести завтрашнее собрание. Она никогда не перегружала повестки дня и посоветовала Виктору поставить завтра тоже не большее двух вопросов.

Вопросы были серьезные, и первый из них — о Лиде Шепель.

В сущности говоря, про Шепель давно уже следовало бы серьезно поговорить на собрании, а то и на комитете. Тем не менее казалось, что до сих пор Лида не подавала для такого разговора конкретного повода.

Правда, одноклассникам бросалось в глаза, что Шепель жила каким-то странным, узким кругом интересов. Недаром ее украдкой, за глаза, называли «воблой», а в стенгазете не раз появлялись на нее язвительные карикатуры.

За последнее время у Шепель появилась двойка по украинской литературе. И даже больше чем сама двойка, класс беспокоили обстоятельства, в силу которых она ее получила. А история с книгами для комсомольцев подшефного колхоза возмутила всех, к ней причастных.

Юля старается припомнить, какой была Шепель в прошлом году. Воображение рисует тонкую высокую девушку в очках. Когда, бывало, кто-то попросит у нее перочинный нож или карандаш, она сначала скажет: «Если ты ученица, то должна иметь свои письменные принадлежности», но то, что просят, все-таки даст. Правда, это — огрызок, маленький остаток, его и держала Лида предусмотрительно на тот случай, если кто-то попросит. Не давать же, мол, карандаш, которым пользуешься сама!

Но и дав карандаш или нож, Шепель потом трижды подойдет к товарищу:

— Ну что, нужен тебе еще карандаш? Гляди же, не посей!

Когда-то она потеряла новое перо и облазила на коленях весь пол в классе, пока нашла его.

Подруги говорили ей:

— Ты — скупая, как Плюшкин!

— Я не скупая, а просто аккуратная и бережливая, — отвечала Шепель. — Плюшкин собирал ржавые гвозди на дороге, а я этого не делаю.