Олесь Донченко - Золотая медаль

— И ты о достоинстве? И снова — о независимости?

— В данном случае я — за полную независимость Лукашевич от так называемой ее тетки!

— Ну, Мечик, это — квартирный вопрос…

— Ты же его уже решила! Но у моего отца есть родственница — старенькая, хорошая душа, живет одиноко, в хорошей квартире и ищет, чтобы кто-то… И если у тебя, может, Варе неудобно…

Марийка со смехом перебила:

— Опоздал ты, парень, хорошая душа! Со вчерашнего дня Варя уже перебралась ко мне. И ей очень удобно…

Она вдруг замолчала и почему-то пристально посмотрела в лицо Мечика. Парень был искренне увлечен желанием помочь Варе.

— Почему ты так смотришь на меня? — спросил он.

— Тебе кажется. Не смотрю. А вообще — спасибо тебе, Мечик!

В последнее время Марийка стала внимательно присматриваться к своим подругам и товарищам, каждый раз открывая в них что-то новое, какие-то черты, которые еще недавно были словно скрыты от нее. Иногда она глубоко задумывалась над поступком кого-то из них, иногда делала очень интересные для себя выводы.

Девушку начало волновать поведение Нины Коробейник. Каждый раз припоминала Марийка случай на лыжной прогулке, лицо подруги, на котором можно было прочитать и боль, и ненависть. Ненависть к кому? К ней, Марийке… Четко помнились слов Нины, преисполненные злобы.

Почему же раньше Нина была другой? А может, и тогда она была такой? Может, Марийка просто не видела того, что так выразительно проявилось у подруги теперь?

В скором времени ученица убедилась, что это были не случайные взрывы оскорбленного самолюбия. Нина стала похожей на колючего ежа, к которому нельзя притронуться. Все, что касалось Марийки, раздражало Нину. Уже и речи не было про бывшие дружественные, сердечные отношения между ними. С болью Марийка все большее убеждалась, что теряет подругу.

Она искренне рассказала об этом Юле.

— Сама знаю, — сказала Жукова. — Не ты одна ее теряешь, а также и я. А точнее сказать, это Нина теряет нас с тобой. Только ведь, Марийка, дело не в этом. Коробейник как-то идет против всего коллектива. Вот что страшно.

«Ну, это уж слишком, — подумала Марийка. — Юля иногда преувеличивает. Коробейник любит свой классный коллектив. У нее такая мучительная зависть не ко всем, а ко мне, будто я стала ей поперек дороги».

В тот день на комсомольском собрании они избирали своего представителя в группу для приветствия областной партийной конференции. Юля Жукова предложила кандидатуру Марийки Полищук. Послышались одобрительные возгласы. Слова попросила Нина Коробейник и совсем неожиданно начала:

— Мне кажется, что целесообразнее избрать не Полищук, а Юлю Жукову. Жукова — наша старейшая комсомолка, она — секретарь комитета комсомола, ее знает вся школа, хорошо знает райком. Марию Полищук в последнее время стала везде выдвигать группа ее друзей. И я бы сказала, — поднимать. Это неправильно. Я против ее кандидатуры.

Возник шум. Немедленно взял слово Вова Мороз.

— Очень меня удивляет выступление Коробейник, — заявил он. — Мы все хорошо знаем Жукову как комсомолку активистку. Но что это за обвинение бросила здесь Коробейник в адрес какой-то «группы друзей»? Ты, наверное, и сама хорошо знаешь, — обратился он к Нине, — что Мария Полищук не требует никакого ни выдвижение, ни поднимания. Она сама по праву заняла первое место в школе как лучшая ученица-комсомолка. Сама своими блестящими успехами в учебе она заслужила и честь приветствовать партийную конференцию от лица школьной комсомольской молодежи.

Нине было больно слушать это выступление. Пусть бы эти слова сказал кто-то другой, а не Вова Мороз. «Первое место», «лучшая ученица», билось в голове, выстукивало сердце. В ту минуту показалось Нине, что Мороз намеренно хотел своими словами унизить ее. «Что я ему сделала плохого?» — мелькнула горькая мысль.

Избрали Марийку. Коробейник почувствовала, что надо было и себе голосовать за нее, честно отказавшись от своих слов. Но не поднималась рука, и Нина была единственной, кто воздержался от голосования.

После собрания к Коробейник подошла Юля Жукова. Нина почему-то так и думала, что Жукова обязательно будет говорить с нею, и приготовилась к этому разговору. Но Юля начала совсем с другого, а не со слов укора, какие приготовилась услышать Коробейник.

— Я видела, — сказала Юля, — как тебе тяжело было слушать выступление Мороза. Правда же, Нина?

— Ты спрашиваешь сейчас искренне, как моя подруга? Хорошо, Юля, и я скажу искренне: было больно слушать. Ведь он специально подчеркнул слова — «первое место» и тому подобное…

— А мне было больно слушать твое выступление, Нина!

— Не могла же я идти против своего убеждения!

— Ниночка, это не убеждение твое, а просто зависть. Не делай таких глаз, мы же говорим искренне, как подруга с подругой. Или вернее — как бывшие подруги?

Коробейник схватила Юлю за руку:

— Бывшие? С тобой?

— Видишь, — сказала Жукова, — ты продолжаешь безумно завидовать Марийке.

— Юля, — вскрикнула Нина, — а ты разве забыла, как я принесла Татьяне Максимовне Мариину тетрадь, как я просила за нее?

— Нет, этого не забыла. Ты боролась сама с собою, и тогда победила в тебе наша Коробейник, хорошая, искренняя подруга, одноклассница. Но Мария пошла вперед, и ты снова стала ей завидовать. Что ты делаешь? Для чего ты выращиваешь в себе такое низкое, негодное чувство?

— Ой! — тихо ойкнула Нина. — Ты меня называешь негодяйкой? Юля!

— А знаешь, — сказала Жукова, — если это чувство победит все, что в тебе есть хорошего, ты и станешь такой…

Коробейник побледнела.

— Как ты можешь меня так называть! — задыхаясь, промолвила она. — Только за то, что я имею гордость, самолюбие! Я не могу… не хочу с тобой большее говорить!

Незадолго до начала последней четверти Евгению Григорьевну выписали из больницы, и Марийка забрала ее домой. Мать очень ослабела, похудела. Раны зажили, но кожа облазила, сходила пластами, лицо было обезображено.

— Не смотри на меня, — говорила она дочери, — не добавляй себе жалости. Страшная я, правда? Ну, теперь — дома, теперь уже пошло на выздоровление. Через неделю-другую встану.

«Она не знает всей правды, — с мучением думала Марийка, — ей разрешили вернуться домой, так как осталось одно — умереть».

Однако неминуемая смерть матери казалась Марийке такой далекой, невозможной, что не могла затмить радости снова видеть ее дома и снова слышать ее голос. И до сих пор оставалась надежда на чудо, на новый могущественный препарат, который вот-вот изобретут советские врачи, надежда на то, что сам организм больной победит.

Марийка не пропускала теперь ни одного экземпляра газеты «Медицинский работник», покупала медицинские журналы, читала много книжек по медицине.