Олесь Донченко - Золотая медаль

— Мне надо пойти на почту. Вы будете дома?

— Ой нет, Мария, я тоже хочу уйти. Мне на полчаса надо в магазин. А что тебе на почте? Если — марок или письма получить, давай, я могу…

— Нет, нет, я сама, сама. А если вам надо в магазин, я могу по дороге…

— Э, нет, ты не знаешь, я сама.

— Я же буду дома, — отозвалась Варя. — Вы идите.

Марийке хотелось побыть одной, она оделась и, не ожидая тетки, вышла на улицу. На углу села в трамвай, направляющийся к кладбищу. Ей не надо было ни на какую почту, а хотелось посетить могилу матери. Ездила на кладбище часто, при первой возможности.

Возле железных кладбищенских ворот бабушки продавали цветы и белый песок в ведерках.

Марийка шла аллеей старых осокорей. От главной аллеи отбегали в сторону аллейки более узкие, которые вели в кусты со старыми крестами и надмогильными памятниками.

Евгению Григорьевну похоронили на краю кладбища, у старой стены, обвитой хмелем и плющом. В стене зияла большая брешь, и сквозь нее, как в окно, было видно, как зеленели поля и синели далекие леса.

Марийка была приятно поражена: вокруг материнской могилы стояла новая металлическая изгородь. Белая краска еще не успела высохнуть и блестела глянцем. Растроганная девушка осторожно отворила калитку, зашла внутрь и села на лавочку.

Могила недавно была обложена дерном, и на нем уже успела вырасти молодая трава, а какой-то скороспелый овсюжок даже заколосился.

«Наверно, поставили мамины друзья с института, — подумала Марийка, рассматривая массивную решетчатую изгородь. — Пройдет тридцать и сорок лет, могила осядет, останется от нее только небольшой бугорок, заросший степными травами, а такая изгородь, наверное, все еще будет стоять».

И Марийка увидела себя. Вот она через тридцать лет приехала из далекого города и пришла посетить дорогую могилу. Еле нашла ее. Краска на решетке давно облупилась, облезла, железо почернело, покрылось ржавчиной, калитка сорвалась с петель, а изгородь еще стоит. Лавочки уже нет, и придется сесть просто на густую траву. Вокруг, как и сейчас, носятся ласточки, светит солнце, поскрипывает старый осокорь, где-то поблизости поет сверчок. И она, Мария Климентьевна, уже, может, заслуженный профессор, сидит и вспоминает, вспоминает… Она думает, если бы ее мать заболела сейчас, она бы уже не умерла, так как ее дочь изобрела могучее лекарство против безобразной смертельной пузырчатки и еще — против рака, против туберкулеза… Смерть отступила! Человек вырвал у нее еще несколько десятков лет…

Между изгородей и зеленых кустов мелькнула очень знакомая Марийке фигура в сером платье и в такой же серой шляпе.

Ольга Григорьевна спешила к могиле с букетом сирени и кувшином. Она шла, не замечая племянницы.

Марийка грустно улыбнулась: «Вот куда собралась тетка, а говорила — в магазин!»

Ольга Григорьевна вдруг остановилась:

— Марийка? Ты здесь? А говорила, что — на почту…

— Раздумала, тетя Оля.

Ольга Григорьевна глянула на сирень, расправила веточку.

— Ну и я тоже… тоже раздумала.

Она поставила кувшин с цветами на могиле и села рядом с Марийкой.

— Люблю сирень, — сказала. — Помню, еще в гимназии выискивала в ней цветочки с пятью лепестками… Глотала, бывало, такой цветочек, на счастье… А вот белой сирени почему-то не люблю…

Она наклонилась, сорвала на могиле какую-то травинку, растерла ее и понюхала.

— Смотри ты, — удивилась, — чабрец! Женечка очень любила чабрец. И еще, помню, — васильки и душицу. Такие себе степные цветы… Очень любила…

— Душицу мы заваривали когда-то вместо чая, — сказала Марийка. — В эвакуации. Помню, как нам дали козу. Мама ее доила, только молока она давала что-то очень мало.

— Там же больше такие породы, что дают шерсть.

— Ну, так вот, мы и стригли ее. Серая такая коза, с нежным пухом… И подумать, тетя, это было десять лет тому. А мне кажется, что совсем недавно, и я так хорошо помню себя девочкой… Помню, как пасла козу в степи под сопкой и однажды нашла гнездо перепелки.

— А ты откуда знала, что это перепелка?

— Видела же ее, перепелку. И у нас жила одно время перепелка прямо в доме, принесла соседка-казашка. В гнезде были яички. А потом, когда на второй день снова наведалась к гнезду, в нем лежали одни скорлупки. Что-то выпило, мама говорила, что хорек.

Они говорили о посторонних вещах, а каждая думала о той, что лежала в могиле. Да и разговоры не совсем посторонние — все было для Марийки связано с воспоминаниями о матери. И душица, которую она пила когда-то с матерью вместо чая, и сопка в степи под Карагандой — все, все детство, и все школьные неповторимые годы…

— Вокруг Караганды, — говорила задумчиво Марийка, — всюду шахты, терриконы… Терриконы часто ночью тлели, вспыхивали… Мы с мамой не раз смотрели. Мама объясняла, что это загорался уголь с серой, случайно попадая с породой. А потом, помню, возвращались на Украину, и поезд шел через Уральские горы. Я смотрела на кручи, смотрела на ущелья. Закрывала от страха глаза, а мама кричала, чтобы я не высовывалась из окна. Я уже тогда перешла во второй класс… Сейчас бы мама волновалась за меня, как я сдам экзамены. Ничего бы мне не говорила, а сама, знаю, очень волновалась бы…

Она замолчала. Молчала и Ольга Григорьевна, думала свою думу.

В брешь в стене влетел на кладбище ветерок, и зашумели старые осокори и липы. На тропинке между могилами заиграли солнечные зайчики, засуетились иссеченные ажурные тени от листвы. А небо в вышине было такое голубое, звонкое…

Вот и пришел этот день, который когда-то представлялся таким далеким-далеким, будто стоял он на краю света, но к которому всегда невольно сходились все мысли.

В те короткие минуты перед первым экзаменом, которые тянулись невыразимо долго, Марийкой овладело странное чувство — будто все вокруг и она сама обвито легкой прозрачной кисеей. И вместе с тем все было значащим, все несло в себе какой-либо тайный смысл.

Но прозвучал звонок — такой обычный, такой знакомый, и все вдруг стало на свое место.

Десятиклассники уже написали сочинение по украинской литературе, сдали устный экзамен по украинскому языку. А впереди еще была письменная работа по русской литературе, геометрия, алгебра, химия, физика, история, иностранный язык!

В день очередного экзамена Марийку рано утром разбудила Варя.

— Ой Мария, у меня сильно плохое предчувствие.

Марийка сняла одеяло, залопотала босыми ногами к окну.

Где-то за высокими домами всходило солнце. Город только что проснулся. По улице еще сновала утренняя мгла, но местами она уже исчезала от солнечных лучей. На подоконные стоял роскошный букет лиловой и белой сирени. Марийка погрузила у него лицо, обеими ладонями прижала свежие гроздья к щекам.