Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 3

Понимая, что нельзя же и тут, возле леса, стоять молча, Холмов задумчиво посмотрел на полыхавшие в солнечных лучах верхушки деревьев и сказал то, чего Верочка от него никак не ждала:

— Завтра поеду в Южный.

— Завтра? — удивилась Верочка. — И не погостите у братьев?

— Некогда гостить. Есть важное дело к Проскурову.

— Какое дело? Скажите и мне.

— Буду просить работу.

— И давно вы это решили?

— Сегодня. Точнее, сейчас.

— Значит, уедете из Берегового?

— Уеду.

— Ой, как это хорошо! — искренне обрадовалась Верочка. — Удивительно, как хорошо! Уезжайте, Алексей Фомич! Обязательно! Это же прекрасно! Ну зачем вам оставаться в Береговом! Это вы правильно решили! И знаете что? Я поеду с вами! Куда угодно! Хоть на край света. — Она наклонила голову, и копна русых волос закрыла ее пылавшее лицо. — К Мошкареву все одно не вернусь. — Она подняла горящее, взволнованное лицо. — Или вернуться, а? Алексей Фомич, как вы скажете, так я и сделаю. Вернуться, а?

«Она, конечно, хитрит, и хитрость-то ее по-ребячьи наивна, — думал Холмов. — Она ждет, что я скажу, чтобы к Мошкареву не возвращалась, а уехала со мной. Конечно, это возможно. Почему бы ей не уехать со мной? Даже на край света. А камни? Да, да, камни, о них нельзя забывать, нельзя. А если выбросить из головы эти камни и сказать ей, что вот я, уже немолодой человек, влюбился в нее? Как раз подходящий для этого случай. Лес, река, мы одни, вокруг ни души. Скажу ей, а потом мы сядем в „Волгу“, и пусть молчаливый Игнатюк увозит нас на край света… А камни? Ничего, что камни, ничего… Пусть хотя бы временно испытаю то, чего уже давно не испытывал. Может быть, я был бы счастлив, и весь тот житейский груз, что лежит на мне, свалился бы с меня?.. А камни? Проклятые камни, так и лезут на ум…»

— Я поехала бы с вами хоть на край света, — как бы понимая, о чем он думал, повторила она совсем тихо. — Только позовите… Почему вы молчите, Алексей Фомич? Не хотите позвать?

— Ждешь ответа?

— Жду.

— А если вместо ответа на твой вопрос я скажу, что люблю тебя?

— Нет, нет! — Верочка смело посмотрела на Холмова. — Не надо это говорить. Зачем же?

— Не поверишь?

— Не я не поверю, — сказала Верочка. — Сами вы в это не верите. Так зачем же вам и меня и себя обманывать?

— Тогда что же тебе сказать такое, чтобы поверила?

— Скажите, что разрешаете поехать с вами. Мне хочется быть возле вас, помогать вам. Я все умею делать. Даже печатать на машинке.

— Милая Верочка, уметь печатать на машинке — это очень хорошо. Но это еще не главное.

— А что же главное? — спрашивала Верочка. — Говорите, я не обижусь.

— Если бы я сам знал это!..

«А камни?..» Он смотрел на ласковое, ждущее лицо Верочки, а видел себя идущим по камням через протоку. Он как-то странно, неестественно улыбнулся.

— Верочка, у кого остановилась? — неожиданно спросил он совсем уже по-деловому, точно и пришел сюда только для этого, чтобы задать Верочке этот вопрос. — У тебя в станице есть родственники?

— Есть. Бабка Ефимовна, двоюродная сестра моей матери, — тем же деловым тоном отвечала Верочка. — У нее живу. А что? Это вам зачем?

— Завтра подвезу тебя до Берегового.

— Спасибо. Есть же рейсовый автобус.

— Зачем трястись в автобусе? Поедем со мной.

— Значит, возвращаться? Нет! Никогда! Лучше смерть!

Точно испугавшись своего крика, Верочка быстро, сбиваясь на бег и спотыкаясь, подошла к протоке. И сразу же, как бы вспомнив что-то важное, вернулась к Холмову и с обидой в голосе сказала:

— Один вы не пройдете… Дайте руку!

Повторилось то, что уже было. Под ногами покачивались камни с зелеными, расчесанными водой бородами, он чувствовал сильную руку Верочки.

Выскочив на берег, Верочка опрометью побежала к станице.

— Верочка! — крикнул ей вслед Холмов. — Жди машину рано утром! Я обязательно заеду!

Верочка не оглянулась и бег не замедлила. Будто ничего не слышала.

«Случилось что-то и смешное и глупое, — думал Холмов, глядя на камни-валуны, по которым он только что перешел протоку. — Странно устроена наша психика. Если бы я не переходил протоку и не видел эти поросшие зеленой тиной камни, то, возможно, встреча наша не закончилась бы бегством Верочки. Влезли в голову эти камни, и все мои радужные мечты как ветром сдуло… Убежала? А могло бы быть иначе? Как иначе? Как? Я не знаю… Развелся бы с Ольгой и женился бы на Верочке? А камни? Или не камни… При чем тут камни? Лучше сказать: а годы? Теперь я понимаю, почему мое ощущение радости было и коротким, и совсем нереальным. Оно, это ощущение радости, походило на мираж в палящей зноем степи. Перед глазами вставали, как совершенно реальные, манящие озера, лиманы, камышовые заросли. Вот они, рукой подать. Только ускорь шаг, и ты сможешь припасть к воде… Идешь быстрее, а озера тоже убегают, отдаляются. Ты к ним, а они от тебя… Так и Верочка. Убежала. А если догнать ее? Чудак! А камни? Да пропадите вы, отстаньте от меня, проклятые камни!»

Подошел Игнатюк. Потоптался на месте, кашлянул и сказал:

— Вы вот где, Алексей Фомич. А вас братья ищут. Меня тоже послали на розыск. Что им сказать?

— Скажи, что сейчас приду. — И живо, как бы очнувшись: — Да, вот что, Антон Иванович. Машина заправлена?

— Как всегда, — ответил Игнатюк. — Куда будем ехать?

— Рано утром поедем в Южный. К тебе просьба. Расспроси, где живет бабка Ефимовна. Надо к этой бабке заехать.

Еще до восхода солнца Холмов попрощался с родней и с Корнейчуком, пообещал им чаще бывать в родной станице и уехал.

На краю улицы Игнатюк без особого труда отыскал хатенку бабки Ефимовны. Сделать это ему удалось легко и потому, что еще вчера вечером он расспросил у Дарьи, где живет эта старуха, и потому, что Холмов издали увидел Верочку и сказал:

— Вот эту женщину мы подвезем.

Одетая по-дорожному, с чемоданчиком, Верочка стояла возле калитки. Веселая, улыбающаяся, она как ни в чем не бывало села в машину и сказала:

— С добрым утром, Алексей Фомич! Вы подвезете меня только к окраине Берегового. Там я и пешком дойду. А вы не станете заезжать домой?

— Спешу. Надо пораньше приехать в Южный.

— Поезжайте. Желаю вам большой удачи.

— Спасибо, Верочка.

В зеркальце, висевшем над ветровым стеклом, Холмов видел Верочку, ее свежее, милое лицо, и ему казалось, что вчера не было ни протоки, ни камней-валунов и что молчаливый Игнатюк уже получил приказ ехать не в Южный, а в тот район, куда Холмов имел назначение на работу. «А что плохо? — слышал он голос Верочки. — Что главное? Я все умею делать. Даже печатать на машинке…»

Еще вчера поздно ночью Холмов вернулся из Южного. Побывал у Проскурова, разговаривал с ним. Дома, в Береговом, плохо спал. Поднялся поздно и был мрачен. Ему было и больно и грустно, и он не знал, чем заняться и куда себя деть. Ему казалось, что так сильно, как теперь, еще не болел затылок. Ни читать, ни думать. Без всякой цели ходил по двору. Стоял и смотрел на дикие груши, будто видел их впервые. Или сидел под ивой и смотрел в родник, как в зеркало. Или лежал на сухой траве под дубом. Закрывал глаза и думал, думал. И опять же о том, что Проскуров не дал ему работу. «Или не смог, или не захотел меня понять? И что же дальше? Если Проскуров меня не понял, то кто же поймет? — спрашивал сам себя и не находил ответа. — Надо что-то предпринять, что-то сделать. Известно: под лежачий камень вода не течет. Безвыходного положения в жизни тоже не бывает. Но где выход? В чем?..»