Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 3

— Чудак! И чего ты злишься? То Ленин, а то мы с тобой. Нам с Лениным не тягаться. — Проскурову хотелось успокоить Холмова. — Вот ты уже вскипел. А разве мы с тобой повинны в том, что нас захлестывает текучка и что нам некогда углубиться в книги? Не узнаю тебя, Алексей, честное слово!

— Сошлись и уже заспорили! — входя, сказала Ольга. — Поезжайте лучше к морю и искупайтесь. А мы с Верочкой займемся обедом. День-то сегодня какой! И море спокойное.

— Совет хороший, — сказал Проскуров, снимая пиджак. — Сядем в «Чайку» — и через минуту будем у берега.

— Проще всего отправиться пешком, — сказал Холмов. — До моря метров четыреста. И идти под гору.

— Чего ради ходить пешком в жару, под палящим солнцем? — Возразил Проскуров. — Карета у нас удобная!

— Тут же близко, — стоял на своем Холмов. — Да и пройтись пешком, как ты говоришь, полезно для здоровья.

Спорить Проскуров не стал. Позвал Чижова, который, уже успев позвонить Алферову, немедленно доложил, что завтра газовая плитка с двумя баллонами будет в доме Холмова. Чижову было сказано, чтобы «Чайка» ехала следом на всякий случай.

И вот по переулку, ведущему к пляжу, шли двое мужчин. Один седой, высокий и тощий, другой светловолос, коренаст, в белой рубашке с расстегнутым воротом. Следом катилась «Чайка», вся запудренная пылью, так что ее черный лак стал матовым. За рулем, сонно смежив глаза, сидел Игнатюк, рядом с ним — Чижов.

Холмов изредка поглядывал назад. Ему казалось, что седые от пыли фары «Чайки» ласково подмигивали ему.

— Андрей, знаешь, что мне сказала «Чайка»? — вдруг спросил Холмов. — Вот когда я посмотрел на нее?

— И что же она тебе сказала? — удивился Проскуров.

— Обиделась на меня. Что это ты, Холмов, говорит, так загордился, что не пожелал проехать во мне к морю? Или, говорит, отвык от меня, или боишься снова привыкнуть?

— Очень правильно сказала. А ты что ответил?

— Говорю, что привыкнуть не боюсь.

— А она?

— Сейчас, говорит, когда стала не твоя, я все такая же быстрая и послушная, и сидеть на моем кожаном сиденье так же приятно, как и прежде, и рессоры у меня такие же мягкие.

— Молодец «Чайка»! — смеясь, сказал Проскуров.

— И еще она сказала, что новый хозяин не жалеет ее, ездит на ней по полям, по плохим дорогам и из дому и домой. Что она в пыли, неумытая.

— Вечером умоется. Игнатюк свое дело знает.

После купания, посвежевшие, бодрые, друзья уселись в «Чайку», и она мигом доставила их к веранде, где уже был накрыт обеденный стол.

Готовить обед и подавать на стол помогала Верочка. Она уже успела озорно взглянуть на Проскурова и подарить ему улыбку. «Так вот она какая, эта смазливая соседка Верочка! — подумал Проскуров. — Заманчивая бабочка, слов нет». Улучив удобную минуту, наклонился к Холмову и многозначительно заметил:

— Славная у тебя соседка.

Холмов промолчал.

После обеда они отдыхали, сидя возле родника. Ни ветерка, ни тучки на небе. Тень от ивы не спасала. Проскуров поднялся, расправил плечи, поднимая руки, сказал:

— Великолепно здесь дышится! Жара, а дышится легко!

— Ты еще не знаешь, Андрей, какая прелесть спать на веранде, — сказала Ольга. — А вот Холмов это уже знает. Тебе я тоже постелю там.

— Когда ночую в поле, то обычно сплю в «Чайке» — удобно! — похвалился Проскуров. — Тут, Алексей, я следую твоему обычаю. В вашем же доме, Ольга Андреевна, готов спать где угодно.

— Вот и хорошо, Андрюша, — растроганно ответила Ольга.

«Ночью, когда мы останемся наедине с Холмовым, я смогу поговорить с ним по душам, — между тем думал Проскуров. — И речь поведу не о письме Ольги, не о ее женских тревогах. Напрасно она думает, что мужу нужны какие-то врачи, а тем более психиатры и невропатологи. Держится он спокойно, суждения у него логичны и по мысли не просты. Скорей всего, беда Холмова, его, если можно так сказать, трагедия, в том, что он никак не может привыкнуть к своему новому качеству. Откровенно поговорю с ним о том, чтобы он смирился со своим новым положением. К сожалению, таков неумолимый закон жизни. Скажу без обиняков, чтобы не утруждал себя хлопотами, не странствовал бы по районам и не приезжал бы в Южный для того, чтобы спросить, что на Прикубанье делается, а что не делается и почему. Сообщу ему и о том, что всегда готов выслушать совет друга, однако при условии, если он откажется от активной деятельности и привыкнет к своему новому положению. Особенно буду настаивать, чтобы Холмов перестал готовить лекцию. Медянникова перестаралась по своей старой комсомольской привычке. Поговорю об этом и с ней…»

Когда начало смеркаться и из-за гор выкатилась совсем бледная луна, Ольга предложила поехать на загородный пляж. Поехали все, даже Верочка, так что «Чайка» была нагружена дополна.

Пляж находился в десяти километрах от Берегового. Сперва дорога повела невысоким густым лесом, затем по некрутому спуску свернула к берегу. Пока ехали, сумерки совсем загустели. Полная луна поднялась над морем, и была она не желтая, какая бывает в степи, а голубая. Наверное, оттого, что смотрела не на пшеницу, а на синюю морскую воду. На чистый мелкий песок слабо накатывались волны, плескались тихо, еле-еле слышно.

Женщины купались отдельно. Верочка по-девичьи пугливо вскрикивала, и звонкий ее голос эхом отзывался в горах. Чижов и Игнатюк поплыли по дрожащей лунной дорожке, и головы их, как шары, покачивались на воде. Только Проскуров и Холмов никак не решались войти в море. Голышами сидели на теплом, еще не успевшем остыть песке, смотрели на море, на блестевший на воде пояс из лунного серебра, и смотрели так внимательно, будто впервые видели.

Холмов набрал в пригоршню песок и, выпуская сквозь два пальца золотую, похожую на шнурок струйку, молчал. Еще зачерпнул и сказал:

— Послушай, Андрюша…

Такое сердечное обращение насторожило Проскурова. Раньше, помнится, Холмов так к нему не обращался. Это были не его слова, не его голос, не его интонация. Раньше он обычно говорил: «Послушай, Андрей, что я тебе скажу…» Или: «Слушай меня, Андрей, внимательно и наматывай себе на ус, какового у тебя еще нет…» Теперь же: «Послушай, Андрюша…»

Холмов перестал цедить песок из пригоршни. Нахмурился и надолго умолк. Молчал и Проскуров. Ему казалось, что рядом с ним сидел не Холмов, а какой-то незнакомый ему голый мужчина. Чтобы как-то отогнать от себя эту мысль, Проскуров угостил друга папиросой, посмотрел на его бледное при свете луны лицо. Сам прикурил, бросил горящую спичку в море и сказал:

— Так что?

— Слушай, Андрей, внимательно и наматывай себе на ус!

— Вот это уже твой голос и твои слова.

— Андрей, приходилось ли тебе беседовать с Лениным?

— Да ты что, Алексей? — удивился Проскуров. — Никак я не мог с ним беседовать. Когда Ленин умер, мне еще и трех лет не было.