Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 3

— Не лично, а мысленно, — пояснил Холмов. — Тут, в Береговом, я иногда беседую с Лениным.

— И что же?

— Вижу его перед собой как живого. Стоит, смотрит на меня, а я перед ним как на исповеди. Спрашиваю, беседую. На любую тему, на какую пожелаю. Поговорю с ним, душу отведу, и мне станет легче, и в голове многое прояснится, и думается хорошо. — Набрал в пригоршню песка, помолчал. — Попробуй, Андрей. Советую. Такие беседы и полезны и поучительны. Только для того, чтобы успешно беседовать с Лениным, его надо много читать.

— Боюсь, не хватит ни времени, ни воображения, — отшутился Проскуров.

— Опять — не хватит времени! А ты поднатужься и найди время и воображение, — советовал Холмов. — Ты находишься в строю, и тебе это важнее, нежели мне, уже отошедшему от живого дела. Постоянно обращаясь к Ленину, ты сможешь проверять, контролировать свои поступки, действия, тебе легче будет определить, что делаешь правильно, а что неправильно, где ошибаешься, а где нет.

— Не понимаю, почему так печалишься обо мне?

— Друг ты мне, вот и печалюсь, — глуховатым голосом говорил Холмов. — Мне приятно видеть, как на практической работе проявляются твои положительные качества. Но меня огорчают те недостатки, которые есть у тебя. Откажись, Андрей, от того, что тебе не нужно.

— Уточни. От чего следует мне отказаться?

— Ну хотя бы от Чижова. Зачем возишь его с собой?

— Но ты же возил?

— Вот-вот! Я возил, а ты не вози. — Холмов посыпал песком вытянутые ноги и некоторое время молчал. — Не во всем подражай мне. Я, например, с годами, сам того не желая, утратил так необходимые руководителю простоту и доступность. А ты этих качеств не теряй. Меня оберегали, а ты запрети себя оберегать. Дружески советую: установи строгий порядок, чтобы в определенный день любой человек, если у него есть дело, мог запросто прийти к тебе, как к своему другу и советчику. И еще: речи мне писал Чижов и для тебя, знаю, это делает. Откажись от таких услуг. Сам пиши, для своей же пользы. Или с трибуны говори не по написанному, а по тезисам. — Смущенно улыбнулся. — Видишь, Андрей, сколько советов. Сможешь ли принять их и исполнить?

— Постараюсь. Но боюсь, что это трудно.

— Бояться не надо. — Холмов выпрямился и с той же смущенной улыбкой посмотрел на Проскурова. — Плохое, Андрей, это слово — «боюсь». Я знал одного районного деятеля, который любил это «боюсь». Чуть что: «Боюсь, меня не поймут». Когда с ним не соглашались и говорили, что необходимо проявить инициативу, настойчивость, он говорил несколько по-другому: «Боюсь, меня могут понять неправильно». Если снова с ним не соглашались, он решительно заявлял: «Боюсь, меня просто откажутся понимать». А почему и кого, собственно, надо бояться? Смелые начинания, если они идут на пользу делу, обязательно будут приняты, одобрены и даже поставлены в пример другим.

— Я это понимаю. — Проскуров тяжело вздохнул. — Но хорошо порассуждать вот так, сидя на теплом песке и глядя на лунное море. А я вот слушал тебя, а думал о том, что меня ждут в Камышинском, что там плохо с урожаем, а еще хуже с уборкой и что этот отстающий район надо в два-три дня вывести из прорыва. И еще я думал о том, что через неделю все Прикубанье должно рапортовать по хлебу. Так что оставим, Алексей, наши теоретические споры и пойдем купаться.

— Погоди, искупаться успеем.

Они не встали, не пошли в море. Холмов снова набрал полную горсть песка и, процеживая его сквозь пальцы, сказал:

— Мне бы поехать с тобой в Камышинскую! Но знаю, не возьмешь.

— Не возьму. Делать там тебе, Алексей, нечего.

— Вот видишь, дожил, делать мне нечего. Тогда вот что: возьми с собой в Камышинскую мою тетрадь. В ней записи о Ленине. Прочти.

— Боюсь, что в Камышинской у меня как раз и по найдется свободного времени, — поднимаясь, сказал Проскуров. — А потом — потом, пожалуй, выберу время и обязательно прочитаю.

Когда они искупались и вернулись в город, Проскуров сказал, что сейчас же уезжает в Камышинскую.

— Чего ради не спать ночь? — удивился Холмов. — Оставайся, переночуешь, а утром умчишься. Обещал же!

— Обещал, а не могу. — Проскуров протянул Холмову руки. — Алексей Фомич, и рад бы побыть с тобой подольше, но не могу. Ведь я сообщил Стрельцову, что буду у него на заре. Спасибо, Алексей, за советы, за добрые пожелания. И давай-ка мне свою тетрадь. Помнится, ты и раньше вел записи. А читать не предлагал.

— А теперь вот даже прошу прочитать, — сказал Холмов. — Записи самые свежие. И мне хотелось, чтобы ты с ними познакомился.

— Хотя еду заниматься делами сугубо практическими, а тетрадь твою прочитаю. Обязательно!

«Поговорить же обо всем поговорим в другой раз, — подумал Проскуров. — Вижу, не пожелает он сейчас беседовать на эту тему, да и я, по правде сказать, еще не готов к разговору…»

— Учти, Андрей, записи сугубо личные.

— На меня можешь положиться.

— Ну что же это такое, Андрюша! — со слезами на глазах говорила Ольга. — Я уже и постелила тебе. Оставайся, мы так рады, так рады.

— Не могу, Ольга Андреевна, не могу. Дела есть дела, мы к ним привязаны, и от них никуда не уйдешь, Алексей это знает лучше меня. На зорьке мне надо быть в Камышинской. Это так важно прибыть туда, как только загорается заря, чтобы весь день был впереди.

Холмов и Проскуров простились сухо. Понимали: недосказали многое друг другу, о чем-то нарочито умолчали.

Было уже поздно, когда Проскуров заехал к Медянниковой на квартиру. Елена Павловна с тревогой во взгляде встретила нежданного гостя.

— Прошу, Андрей Андреевич! Откуда и куда?

— Заезжал к Холмову, — сказал Проскуров, входя в переднюю и снимая шляпу. — Помнишь, Елена Павловна, я звонил тебе и просил проявить максимум заботы об Алексее Фомиче?

— Я все сделала. Даже холодильник ему купили. Телефон поставили.

— Холодильник и телефон, верно, у него есть, и газ будет. Об этом я уже побеспокоился. — Проскуров сел на диван, вытер платком лицо, лоб. — Но сейчас речь не об этом. Алексея Фомича надобно оберегать от волнений, от умственного напряжения. Разве можно с его здоровьем заниматься лекциями? Он много читает, много пишет. Ум его перенапряжен. А перенапрягаться с его больной головой ему нельзя. Ну, послала бы на рыбалку или в лес собирать ягоды или нашла бы еще какое-либо пустяковое занятие.

Молча, терпеливо Медянникова слушала то, о чем говорил ей Проскуров, а внутри у нее все протестовало, не соглашалось с тем, что Холмова «надо оберегать от волнений», что ему нужны пустячные занятия. Она была убеждена, что кто-то (кто именно, она не знала) поступил с Холмовым несправедливо.

— Отстранить такого человека от дела — значит лишить его радости жизни, — сказала Медянникова. — Вы говорите: надо оберегать Холмова от волнений. Да ему сейчас как раз и недостает их, то есть недостает того, к чему привык и без чего не может жить.