Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 5

— Он наверное уже позавтракал у невесты, — невесело усмехаясь, сказал отец. — Да, по всему вижу, напрасно я приезжал. Обошлись бы проводы и без меня. Мать поплачет, ей не привыкать, а провожательница у Гриши своя — Людмила Литвиненкова… Ну, мне пора, меня ждут. И вот тебе мой совет, сыну: поезжай, учись, раз потянуло тебя к музыке, и ни о чем другом не помышляй.

— Да ты поешь, — сказала Анна Саввична, — тогда и поедешь.

— В отряде позавтракаю. Там спокойнее.

Василий Максимович надел пиджак, картуз и направился к выходу. Заплаканная, опечаленная Анна Саввична пошла следом.

— Вася, ну что взбеленился? Ить ты не старорежимный батько, должен понимать. — Ей трудно было удержать слезы, и она заплакала. — С Люсей они давно дружат, должен же ты это понять.

— А ты поняла и уже согласна?

— Девушка славная, Гриша ее любит…

— Молодой, да, выходит, сильно ранний.

— А сам-то ты? Вспомни, каким был, — тихонько, как о чем-то таинственном, сказала Анна Саввична. — Ить тоже геройствовал, да еще как. Забыл?

— То я, а то он. — Василий Максимович выкатывал со двора мотоцикл, а Анна Саввична шла следом. — Какое может быть сравнение? Я хлебороб, а он музыкант. И когда я стал твоим женихом, то уже работал на тракторе. А Гриша? Рано ему еще женихаться.

Полагая, что и сыну, и жене сказал все, что нужно было сказать, Василий Максимович ногой завел мотор, тот взревел, и колеса, как бы понимая настроение седока, так рванули с места, что только пыль поднялась над улицей. Анна Саввична постояла возле калитки, поплакала в кулак. Обидной была ссора отца с самым младшим сыном. Она хотела понять, кто же из них прав, а кто виноват, и не могла. Одно она понимала: не надо было Грише ни гулять до утра, ни тем более заводить разговор о Люсе. А как Гриша изменился, как он смело говорил с отцом. Люся — невеста. А зачем она ему, да еще теперь, когда он уезжает на учебу?

С этими нерадостными мыслями Анна Саввична вошла в хату. Гриша лежал на диване. Может, уснул? Нет, грустными глазами смотрел в потолок. Она присела возле него, сказала:

— Поспал бы, Гриша.

— Не хочется.

— Отчего такой пасмурный? На батька обиделся? А обижаться на родителя нельзя, негоже.

— Странный он, мой батько. На работе, с людьми — один, а дома — другой. В школе выступал. Ты видела бы, как ему ребята аплодировали. И больше всех Тимофей Барсуков. Он в восторге от него, да и не только Тимофей.

— А тебе, выходит, твой батько не нравится?

— Он просто мне непонятный. Вот ты, мама, всегда одинаковая и всегда понятная. А отец? Почему он, не выслушав меня, уехал?

— Дела у него в поле… Да и тебе не надо было заводить разговор о невесте. Я не осуждаю, Люся Литвиненкова девушка славная. Но, как мать, скажу: не спеши с этим, Гриша. Ты уедешь, она останется. И что будет впереди, никому не ведомо. Поживите врозь, осмотритесь отдельно, как оно и что, а тогда уже… Может, в жизни вашей все случится иначе…

— Как иначе? — удивился Гриша. — Иначе, мама, никак нельзя. Понимаешь, нельзя!

— Сынок, ну почему нельзя? Все можно…

— Потому, мама, нельзя, что я… что мы любим друг друга, и уже давно.

— И любитесь, ежели любите друг дружку. Но зачем раньше времени объявляться женихом и невестой?

— Мы так договорились… И знаешь, где? На холмах!

— Господи, все-то в жизни повторяется.

— Ты о чем, мама?

— Это я так, о своем… Поспал бы, Гриша.

— Мама, ну как я могу спать! — Гриша вскочил, стройный, красивый, и мать невольно залюбовалась им. — Пойду попрощаюсь с Максимом и с Дашей, а то скоро Дмитрий должен приехать. Он говорил, что ночевать будет в Рогачевской, а утром заедет за мной.

— Гришенька, сынок, прошу тебя, не ходи к Люсе. И пусть ее родители ничего не знают.

— Откуда ты взяла, что я пойду к Люсе?

— Сердцем учуяла. — Анна Саввична смотрела на сына все теми же, материнскими ласковыми глазами. — Обещай матери, что не пойдешь. Обещаешь?

Гриша не ответил, с обидой посмотрел на мать и поспешно вышел из хаты. И Анна Саввична уже не сомневалась: Гриша ушел к Людмиле. Заболело в груди, и она, держась рукой о стенку, подошла к столу и опустилась на скамейку. «Что тут скажешь — молодость, была она всегда непокорная, такой и останется, и ничего с нею не поделаешь, — думала мать, склонивши седую голову на стол. — И приходит она один-единственный раз, и тогда все на свете кажется не таким, каким оно есть на самом деле. Была она, молодость, и у нас, заявлялась нежданно-негаданно, и мы тоже тогда были как полоумные, и лунные ночи, и укрытые ковылем и маками холмы, и станица казались нам необыкновенными. Так отчего же мы забываем то, что когда-то с нами случалось, и переживаем, печалимся, когда к нашим детям приходит эта счастливая пора? Василий разгневался на Гришу, укатил к своим тракторам, забыл, каким сам был парубком. Да и я позабыла свою молодость, и потому мне хочется, чтоб Гриша не пошел к Литвиненковым. А он все одно пойдет, чует мое сердце»…

Чуткое материнское сердце не ошибается. Гриша и в самом деле направился не к Максиму, а к Людмиле. Он тут бывал и раньше, а сегодня почему-то робко приблизился к знакомым воротам, попробовал открыть знакомую калитку и не смог: изнутри она была закрыта засовом. Гриша знал, эта калитка никогда не закрывалась, а тут — засов. Гриша постучал, думал — Людмила услышит и откроет. Нет, не услышала, потому что мать упрятала ее в чулан и ключ от дверей положила в карман своего фартука. На повторный, настойчивый стук вышла мать Людмилы, тетя Наташа, и Гриша не узнал ее. Глаза нелюдимые, волосы выбились из-под косынки, лицо бледное, заплаканное.

— А! Заявился, женишок! — крикнула она. — Убирайся отсюда, ирод!

— Да что вы, тетя Наташа…

— Какая я тебе тетя? Ишь отыскался племянничек!

— Но вы послушайте…

— Нечего мне слушать!

— Я обязан вам сказать…

— Чего сказать? Задурил голову девушке, а сам бежишь из станицы! Собрался уезжать, так и уезжай подобру-поздорову! Ну чего стоишь! — Она взяла палку и пошла в наступление на Гришу. — Не выводи меня из терпения! Людмилу все одно больше не увидишь! Ну чего зенки пялишь? Или хочешь отведать вот этой палки?

И тут Гриша, не желая связываться с обозленной женщиной, ушел от греха. Он побывал у Максима и у Даши, и был он молчалив и грустен. Брат и сестра думали, что Грише жалко покидать станицу, и Даша даже сказала:

— Гришенька, ты не печалься. Это хорошо, что ты едешь учиться музыке. Там, в училище, будут у тебя новые друзья, а Степновск намного лучше нашей Холмогорской.

Гриша промолчал: зачем же Даше знать, что у него на сердце? В то время когда Гриша был у Даши, к отцовскому двору на своих «Жигулях» подъехал Дмитрий. Как всегда, веселый, в отличном настроении, он вбежал в хату, обнял мать.