Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 5

— Где пропадала?

— Что случилось? И почему так смотришь?

— Случилось то, что с ума можно сойти. — Он помог ей снять короткое легкое пальтишко с узкой полоской кроличьего меха на воротнике. — Ну, побыстрее, побыстрее, а то мои хлопцы скоро вернутся. Веришь, я еле-еле упросил их освободить комнату.

Горячо дыша, он обнял ее и хотел было увести к кровати. Покраснев, она отскочила, толкнув его кулаками в грудь.

— Виктор, ты что? Здесь? В своем уме?

— Валя, Валюша, умоляю…

— Не смей подходить!

— А я подойду, непременно подойду. Ты же моя жена!

— Пойдем в кино. Слышишь?

— Ничего я не слышу и ничего не понимаю! Ну чего упираешься, Валюша? Что же тут такого…

— Подумал ли ты обо мне… Как же можно… Пойми, Виктор, тут нельзя, не могу…

— Какая совестливая! Зачем же замуж выходила?

— Эх, какой же ты!..

Она не успела досказать. Скривившись, как от страшной боли, Виктор ладонью, не размахивая, ударил ее по щеке. Валентина качнулась, чуть было не повалилась на стол, по иссиня-белым ее щекам покатились крупные слезы. Она схватила свое пальтишко и выскочила на улицу. Он бежал следом, звал ее, умолял остановиться, а она, не оглядываясь, ускоряла бег… «Вот в тот день и пришло начало конца, — думала она, натягивая на голову одеяло, чтобы не слышать счастливого голоса подпевавшей под гармонь девушки. — Потом мы помирились, но уже без радости, потом снова ссорились и не замечали, как мы все дальше и дальше уходим друг от друга»…

После выпускных экзаменов Валентина охотно взяла направление в Предгорненскую больницу — поближе к родителям. В этой горной станице не было никаких заливных угодий, и Виктору, агроному-мелиоратору, делать там было нечего. Месяца два он слонялся без работы, скучал. В это время подвернулся Барсуков со своими тысячами гектаров заливных земель, познакомился с Виктором и пригласил его и Валентину переехать в Холмогорскую, где только что была открыта новая больница и поликлиника и врачи были очень нужны. Правление «Холмов» выделило для молодых специалистов денежную ссуду, отвело участок для застройки, а Барсуков, имея связи в Степновске, помог приобрести готовый, сборный двухкомнатный домик, и в какие-то три месяца Овчинниковы устроились так, что лучшего, казалось, и желать не надо. Была работа, Виктор поливал посевы, проводил воду на поля и огороды, Валентина лечила больных, и был у них свой домик с молодым садиком, а жизни спокойной, радостной не было. Днем они почти не виделись, а ночью Валентина либо отворачивалась от Виктора, притворяясь спящей, либо сжимала колени, завертывалась в простыню и плакала. Виктор злился.

— Валентина, прекрати издеваться, — кричал он. — Эти твои выходки хоть кого взбесят! Нельзя так жить, нельзя!

Она молчала, содрогаясь всем телом.

После того, как Валентина познакомилась с Иваном, она и вовсе старалась не встречаться с мужем и на ночь закрывала свою комнату. Виктор стучал кулаками в дверь, грозился вырвать замок. Однажды ночью она сама открыла дверь и, стоя на пороге, сказала спокойным голосом, что позовет милиционера. Виктор притих, говорил ласково, просил не сердиться на него.

В декабре, еще задолго до родов, Валентина уехала в Предгорную, к родителям, взяв отпуск по уходу за неожиданно заболевшей матерью. В Холмогорскую вернулась весной, исхудавшая, с синеватыми кругами под глазами, тихая, умиротворенная. В тот же вечер пошла к двору Андроновых. Стояла под деревом возле ворот и с затаенной радостью смотрела на светившиеся окна. Увидела соседского мальчугана, попросила сходить в дом и позвать Ивана. «А что, если он в поле, как же я его повидаю?» — думала она, а Иван уже укрывал ее полой своего плаща, еще не веря, что под его рукой зябко вздрагивала Валентина. Ночь давно уже навалилась на станицу черным пологом, не было видно ни хат, ни плетней. Они шли по темной улочке, набрели на какое-то дерево и остановились. И только тут Иван стал ее целовать.

— Валя, родная моя, куда же ты пропала?

— Не пропала я, нет… Сына твоего, Андрюшку, рожала.

— Значит, подарила мне казака?

— Казачонка, совсем еще маленького…

— Андрея Ивановича!

— Только он не Иванович…

— Как же так? Ты что?

— А что я могла сделать… Переделаем, перепишем, придет время.

— Где же он, Андрюшка?

— Остался у мамы. На попечении у своей заботливой бабушки.

— Как же он без материнского молока?

— Плохая я мать, Ваня. — Она уткнула лицо ему в грудь и, словно боясь, что ее кто-то услышит, перешла на шепот: — Грудью кормить не могла, молоко у меня пропало… Но мальчик хорошо пьет молоко коровье и козье, такой славный, шустрый, как ты. — Она тихонько смеялась. — На тебя похож — вылитая копия, честное слово. Головка беленькая, волосики как пушок…

…Натягивая одеяло на голову, она сжималась в комок, а воспоминания наплывали и наплывали, и конца им не было. В тяжелой дремоте смыкались веки, на какое-то время она забывалась, и тогда являлся Иван на мотоцикле, и они, ничего не видя, мчались в непроглядную темень. «Ваня, включи свет, мы же разобьемся». — «Ничего не бойся, Валя, зато в темноте нас никто не увидит». Она прижималась к нему, замирала в страхе, телом своим чувствуя его согнутую, играющую мускулами спину. Потом дремота, как влажная вата, сползала с глаз. Валентина просыпалась и снова думала об Иване. А на улице давно уже смолкла гармонь, отзвенел радостный девичий голосок. В доме улеглась плотная, пугающая тишина.

Поднялась Валентина, как только начало рассветать. Забелело окно, было слышно, как над домом защелкали скворцы. Она накинула юбку поверх ночной рубашки, заглянула в зеркало. Глаза припухли, волосы измяты. Ощущая тяжесть в голове и хинный привкус во рту, она взяла полотенце и пошла умываться; ей хотелось пораньше, пока Виктор спал, уйти из дому. Когда она, на ходу вытирая шею полотенцем, вернулась, в комнате стоял, поджидая ее, Виктор. Лицо осунулось, одутловатые, небритые щеки испятнала темно-серая тень. Старая застиранная майка наспех вобрана в брюки, голые жилистые руки скрещены на груди, ноги босые, весь он выглядел измятым и жалким.

Она остановилась, прижимая к груди полотенце и не сводя с Виктора испуганных глаз. Она никак не ждала увидеть его здесь, а он смотрел на нее тяжелым взглядом, и в уголках плотно сжатых его губ шевельнулась напряженная, вымученная улыбка. Не двигаясь и еще сильнее прижимая к груди и к шее полотенце, Валентина спросила:

— Кто позволил входить?

— Сам вошел… Без позволения.

— Что тебе здесь нужно?

— Валя, нам надо поговорить… спокойно, не злясь, не нервничая.

— О чем же мы станем говорить?

— Не надо так, Валя, не надо… Я всю ночь не спал, все думал… Не понимаю, зачем мы сами себя терзаем? Зачем изломали свою жизнь? Забудем, Валя, все обиды, поговорим по-хорошему, и к Барсукову не пойдем.