Виктор Московкин - Золотые яблоки

Услышав, в чем дело, бабка, несколько грубоватая и прямая, заявила сразу:

— Куда ее!

— Веди, веди, — сказал дядя. — Не слушай ты ее, урядника…

Илья улыбнулся, дожидаясь, когда бабка сдастся. Ему и в голову не приходило, что они откажут Оле в приюте. Своих детей старики выучили: сын работал инженером на строительстве дорог, дочка окончила торфяной институт, но уехала, простудилась на работе и заболела туберкулезом, хотя сама об этом долго не подозревала. Она настолько затянула болезнь, что лечение уже не помогло. Смерть дочери была для стариков тяжелым ударом, они даже не успели приехать на ее похороны. Постояли у свежего холмика, поплакали и, постаревшие, сгорбленные, вернулись домой. Старик, более крепкий, принял горе мужественно, а бабка стала слезливой, едва разговор заходил о дочери — плакала, рассказывала о своих снах: «Будто подходит ко мне, голубушка, — худущая, жалость берет…»

— Что ей дома не жилось? — сердито спросила бабка. — Да и кто знает, что она за девица.

— По-моему, очень хорошая, — с жаром сказал Илья.

— А ты откуда знаешь? Что на автобусе прокатились?

— Видно сразу, — сказал Илья и опять улыбнулся, вспомнив, что Оля терпеливо ждет у дома на лавочке.

— Веди, завтра пропишем, — решительно сказал дядя.

А когда возбужденный Илья ввел девушку в комнату, старик молодцевато расправил плечи и хмыкнул.

— Ого, — сказал он, надевая очки и пристально рассматривая Олю. — Этак годков двадцать пять назад и я был неплох…

— Жаль, дедушка, что меня еще в помине не было, — быстро нашлась Оля.

Бабка сердито выкрикнула:

— Пятьдесят девять. Кончила на низу. Плакали, дед, твои денежки.

Рыжий парень прибивал гвоздями к широкому листу фанеры гладко оструганные планки. Он отходил на два шага и, прищурившись, выверял прямизну углов. Фанера была мокрая, потемневшая от дождя, который моросил не переставая. Пока это было бесформенное изделие, но оно могло стать доской показателей суточной работы бригады. Поэтому каждый, кто оказывался рядом, относился к работе рыжего с уважением.

Молоток в огрубевших руках парня был похож на карающий меч. В данном случае беззащитной жертвой служили обыкновенные драночные гвозди. Если они гнулись, а это случалось часто, то отлетали в сторону и становились, таким образом, естественными отходами.

Один такой гвоздь подняла Першина, проходившая мимо. Она взяла у рыжего молоток и принялась прямить гвоздь, а потом ловко вколотила его. Рыжий наблюдал за ней с восхищением.

— Где ты родился? — спросила Першина.

— В районе, — сказал рыжий и, в свою очередь, спросил: — А что?

— Из колхоза, наверное, прибыл?

— Из колхоза, — подтвердил парень. — А что?

— Да ничего. Развалюха, поди, ваш колхоз?

— Да как вам сказать, — вздохнул рыжий и еще спросил: — А что?

— А то, — сказала Першина. — Дед твой каждую железку домой нес и на полочку клал: в хозяйстве, дескать, все пригодится. Отца этому тоже учили, пока тот единоличником был. А тебя забыли научить беречь добро. Зачем гвозди разбрасываешь?

— Так они погнутые, — сказал рыжий.

— Мозги у тебя погнутые, — уточнила Першина. — Брось, другой доделает. Возьми около будки тачку и шагай к траншее. Сейчас бетон будут подвозить.

Першина вытерла ладонью мокрый от дождя лоб, проследила, как рыжий покорно направился за тачкой, и тут только заметила Генку и Илью. Оба хохотали.

— А вам почему весело? — удивилась она.

— А что? — спросил Илья тоном рыжего.

— Если бы что-нибудь делал как следует, — возмущаясь, заговорила Першина, — куда ни шло. А то за что ни возьмется — все переделывай после. Как уж не научиться доску прибивать — это в деревне-то! А он, балда, вчера, вижу, припер колышком и доволен. Будут валить бетон, а опалубка ни к черту.

Она была явно не в духе, и к этому были причины. Вот уже третьи сутки лил дождь, и площадка превратилась в жидкое месиво. Днем бригада рыла траншеи, а наутро в них набиралось по колено воды, края оползали, и все приходилось начинать сызнова. Земля стала как тесто, вываленное из квашни.

Утром трактор притащил насос. Полдня выкачивали и оправляли траншеи.

Прибыл прораб Колосницын в насквозь промокшем плаще, объявил, что после обеда начнет поступать бетон. Плотники стали спешно приводить в порядок опалубку.

У всех были воспаленные, усталые глаза, спины парные, одежда давила на плечи. У Генки кепка сморщилась, и козырек, похожий на воробьиное крылышко, обмяк и опустился книзу. Илья тоже промок до костей. С самого утра они стояли в траншее, выкидывали грязь, никак не отстающую от лопаты.

Обед прошел молчаливо, ели не торопясь, равнодушно. От сырой одежды и потных тел стоял терпкий дух.

В столовой Илья увидел Галю. Она уже работала с геодезистами. Галя поздоровалась и не захотела уйти сразу, как все последние дни, когда они случайно встречались. С плохо скрываемым сожалением оглядела ребят, подумав, что им здорово достается.

— А мы сухие, — сказала она неизвестно к чему, усаживаясь на свободный стул. — В такой дождь не работа. Построили шалаш и отсиживались. Виталий знает много интересных случаев.

«А мне-то ты зачем это рассказываешь?» — подумал Илья, все время мечтавший, что как-нибудь он поговорит с Галей и все объяснится, все будет по-прежнему. Но подходящего случая так и не было.

Галя была захвачена возникшим чувством к Виталию и, как это случается, уже не могла смотреть на него трезвыми глазами, не могла поразмыслить, к хорошему или плохому приведет ее любовь. Она относилась к Виталию с робкой нежностью, хотя часто не понимала его. Он говорил, и трудно было разобраться: всерьез или в шутку. Иногда он пугал ее откровенным цинизмом. Но стоило ему спросить, пойдет ли она в парк или в кино, она надевала самое красивое платье и шла с ним. Если он обещался прийти и не приходил, она сидела с заплаканными глазами и ждала до поздней ночи, а наутро поднималась с головной болью.

Илью она по-прежнему считала хорошим другом, ей иногда не хватало его. Поэтому вдруг захотелось сегодня поболтать с ним.

Пока они разговаривали, Виталий сидел за соседним столом, скучая, осматривался. Потом к нему подсел Гога Соловьев. Кладовщик был чем-то расстроен, это Виталий почувствовал сразу.

— Что? — спросил он.

— Написал докладную, что склад худой, крыша течет и все прочее, — понизив голос, сказал Гога. — Дождь льет, и цемент схватывается. Брак тридцать две тонны.

— Правильно, — одобрил Виталий.

— А вдруг проверят? Загремишь заслонками…

— Ничего, обойдется. Ты не виноват, что на крупном строительстве крышу склада не могут починить. В крайнем случае, уволят — и все.

— Я рад, если уволят, — сказал Гога.