Виктор Московкин - Золотые яблоки

Как-то Генка вернулся с работы, и Василий прежде всего спросил:

— Женя ничего не говорила?

Для Генки этот день был полон значительных событий: он осваивал искусство управления экскаватором. Он сам был в не менее радостном возбуждении, и, конечно, до него не сразу дошло, о чем именно спрашивает Василий. Поэтому он беспечно ответил:

— Мало ли о чем она говорит. Трещит, сколько ей захочется. Таков уж человек: когда у него радость, он забывает о других.

— Я доволен, что у тебя все так удачно складывается, — сказал Василий. И ни о чем больше не рискнул спросить Генку. А тот начал было рассказывать о своей работе, но вскоре тоже замолчал, потому что видел: Василий думает о другом.

На следующее утро, проводив Генку на работу, Василий взял этюдник и тоже отправился к автобусу. В поселке строителей его прихватила попутная машина.

Измятый, видавший виды самосвал сначала несся по бетонной дороге, а потом круто свернул, выскочил на пригорок и встал.

— Приехали, товарищ художник, — сказал шофер. — Это самое высокое место — вся стройка видна. Впереди площадка ТЭЦ, правее — будущая сырьевая база… вон там, где экскаватор работает. Вам, собственно, куда?

Василий тяжело вылез из кабины, огляделся. Многое изменилось с весны, когда он впервые был на стройке. Там и тут поднимались недостроенные корпуса, протянулись высокие насыпи дорог. Василий обернулся к шоферу.

— Спасибо, дружище! Отсюда я сам потихоньку добреду. Посмотрю, что делается, и пойду.

Самосвал уехал. Василий закинул этюдник за плечо и потихоньку направился к площадке ТЭЦ.

У арматурной мастерской — простого навеса среди голого поля — он заметил Першину, разговаривающую с грузным человеком в сером плаще. Женя оглянулась, засветилась радостью:

— Васенька, я сейчас освобожусь…

Торопливо договорила что-то собеседнику, с сожалением осмотрела свои забрызганные грязью резиновые сапоги, старенький костюм и решительно направилась к Василию.

— Ну, пойдем. Все же надумал меня рисовать? И как же ты станешь это делать? Что мне — руки в боки, правую ногу чуть вперед, голову запрокинуть? Я всерьез побаиваюсь: вдруг одеревенею, как Гришка Перевезенцев.

— Как-нибудь сладим, — засмеялся Василий. — Ты сейчас была удивительно хороша. Я даже приревновал тебя к этому толстяку.

— К дяде-то Мише! — обрадовалась Першина и поддразнила: — Мы с ним дня друг без друга прожить не можем.

— Вот такой мне и хотелось тебя уловить, — влюбленно глядя ей в лицо, сказал Василий. — Ты иди работай, а я приткнусь где-нибудь, мешать не буду.

— Разве так? — разочарованно воскликнула Першина. — А я думала, ты поставишь меня перед собой и начнешь списывать. Уж и я нагляделась бы на тебя. — Добавила ревниво: — У Гришки ты даже анкетные данные спрашивал.

— Раз тебе так хочется, — развеселился Василий, — и у тебя спрошу. Почему бы и не спросить? Ведь я о тебе ничего не знаю. Родилась?

— В 1927 году, — охотно отозвалась Першина, — В феврале.

— Училась?

— Шесть классов в школе и немного в строительном училище.

— Так… — Василий замялся, подыскивая следующий вопрос. — Цель жизни?

— Не сеять скуку. Больно уж ненавижу уксусные лица.

— Любила?

— Тебя люблю, дуралей. — С нее слетела вся шутливость, сбивчиво заговорила: — Как увидела тебя, словно всю перевернуло. Сама себя не узнаю. Появился и нет, и ни к чему… Идешь другой раз, все и кажется: вроде ты. Побежишь, нагонишь… Сколько я передумала! Заставил первую домой прийти. Шла, и колени дрожали. Зачем идешь? Что ты для него?..

Отвернулась с обиженным, пылающим лицом. Василий смущенно кашлянул.

— Спрашивай дальше, — предложила она грубовато, — что молчишь?

Но спрашивать больше не хотелось. И Василий уже просто так, не думая, задал следующий вопрос:

— Родственники за границей есть?

— Есть, — проговорила Першина. — Муж за границей… Убит под Берлином…

И, словно опасаясь, что Василий поймет ее не так, положила ему руки на плечи, заглянула в глаза.

— Он в отпуск в сорок четвертом году приехал. А я еще девчонка… Познакомились. Говорит: «Так плохо, если тебя никто не ждет…» Привел меня к своим родителям — отец, мать у него. «Вот, живи, скоро война кончится, вернусь». Уверен был. И уехал. А потом погиб. Я его и не узнала хорошо. Извещение передали. Родители: «Оставайся у нас, живи как дочка». А я ушла, в общежитие ушла, откуда и взял меня…

Василий молчал: никуда ты от войны не денешься, каждый шаг напоминает о ней. Потом он осторожно снял ее руки с плеч, сказал совсем неожиданное:

— Генка недавно рассказывал… ваш Серега Тепляков купил два будильника, ставит их на тумбочку… Как зазвенят, все сразу и просыпаются. Только вместе не звенят…

— Серега все что-нибудь придумает, — тихо сказала Першина.

— Иди, Женя. Я хочу один… Я рядом буду…

Она покорно отправилась к своей бригаде. Василий, сильно хромая, обошел кругом площадку ТЭЦ. Ему приглянулось местечко шагах в двадцати от рабочих, разбиравших опалубку. Он притащил деревянный щиток, долго прилаживался, как сесть.

Василий работал по памяти, карандаш словно небрежно, но уверенно скользил по бумаге.

Он очень легко и быстро сделал три разных наброска. И может, оттого, что они сразу дались ему, он, даже не взглянув хорошенько, убрал их в ящик. Он засмотрелся на рабочего, который тяжелым длинным ломом отбивал схватившуюся с бетоном деревянную опалубку. Кургузый пиджачишко на его широких плечах при каждом взмахе грозил лопнуть по швам.

Не сама работа заинтересовала Василия, а крепкое, мускулистое тело, недюжинная сила рабочего. Почти рядом стояла Першина, что-то говорила. Рабочий на мгновение прервал работу, выпрямился, и Василий не без удивления узнал в нем Илью.

Следующий набросок он делал спокойнее. Ему хотелось, чтобы Першина была на рисунке среди людей своей бригады. Он очень огорчился, когда, сложив инструменты, рабочие неторопливо потянулись в столовую.

Прибежала Першина, и за ней Илья. Женя села на щиток, прижалась к Василию — лицо у нее ласковое, мечтательное. А Илья, глянув на лист бумаги, прикрепленный к фанере кнопками, удивленно присвистнул:

— Как живая, — сказал он о Першиной.

— Ну, это ты брось, — недовольно заметил Василий. — Льстецы нынче не в моде.

— Точно. Чего мне льстить? А это, наверное, я — по пиджаку узнал.

— Это ты, — подтвердил Василий.

— Сереги, конечно, нет. Вид у него нефотогеничный. А жалко. Он бы обрадовался… И Генки нет. Так нельзя. Мы его своим считаем. Правда, бригадир?

— Правда, — подтвердила Першина. — Генку мы своим считаем…

— Слушай! — вскипел Василий. — Когда ты с ломом стоял, я тебя не учил! Почему ты меня учишь?

— Я не учу. Я только пожелания высказываю. Правда?