Виктор Московкин - Золотые яблоки

— Грибы я не выбросила, — сказала она, желая порадовать Федора.

Тот смотрел себе под ноги и хмуро о чем-то думал.

В понедельник утром Тайка достала из ящика комода новый платок с цветочками по белому полю, накинула его на плечи и вышла на дорогу. Она была уверена, что Роман сегодня не свернет по стерне, пройдет у ее дома.

Она простояла минут двадцать — его все не было. Потом из леса вынырнул грузовик, быстро стал приближаться, поднимая за собой дорожную пыль. Тайка прижалась к обочине и, когда машина поравнялась, чуть не вскрикнула от неожиданности: в кабине грузовика рядом с шофером сидел Роман. На какое-то мгновение она еще надеялась, что машина остановится. Но за ней продолжала клубиться серая пыль.

Она и тут нашла оправдание Роману: ехал в попутной машине, и ничего удивительного нет, что шофер не захотел остановиться. И все же было тягостно, что все так нескладно получилось.

Весь день настроение у нее было подавленное. И, под стать ее настроению, к вечеру небо нахмурилось, полил тягучий проливной дождь. С небольшими перерывами он лил всю неделю. Вечером перед выходным Тайка даже не вышла встречать Романа: не надеялась, что он пойдет в такую слякоть. В натопленной избе пахло душной сыростью. У Тайки все валилось из рук.

Роман появился сам. Было уже поздно, дождь надоедливо стегал окна. Он стоял у порога, промокший до нитки, в грязных сапогах. Тайка так растерялась, что смотрела не на него, а на лужу, растекавшуюся у его ног.

— Вот зашел, — сказал Роман. Достал из кармана промокший бумажный сверточек и протянул Тайке. — Просила петуха на палочке, принес…

Красный леденцовый петух с подтаявшим гребешком задрожал в Тайкиных руках. Роман чего-то ждал, а она не могла сказать ни слова.

— Пойду, — сказал Роман. — Грязища страшная, не проберешься скоро-то.

И опять Тайка молчала.

— Пойду, — снова сказал Роман и все так же в нерешительности топтался у порога. Лужа у его ног продолжала расти.

Тайка рассеянно положила леденцового петуха на шесток, достала из печки сковородку жареных грибов, а потом вытащила давно припрятанную на случай бутылку водки.

— Вот за это спасибо, — обрадовался Роман. Выпил, закусил и словно посмелел.

— У тебя я не останусь, просить будешь, чтобы жил, — говорил он, — а мне это сейчас никак нельзя. Что было — все…

— Перестань! — закричала Тайка. Закрыла лицо передником и заплакала.

— Что с тобой, ты что? — всполошился Роман, удивленный ее криком. — Ну, не получилось у нас… Разве ты одна такая. — Он попытался обнять ее — Тайка оттолкнула.

— Не хочешь, не надо, — спокойно сказал он, опять садясь к столу. Взял свежий огурец, лежавший на подоконнике, и с хрустом стал есть.

— Хоть грязища, а пойду, — снова заговорил он после молчания. — Может, лошадь достала бы…

Она взглянула на него, не сразу поняла, что он сказал. Потом кивнула.

— Посиди. Я сейчас.

— Что ж, посидеть можно, — снисходительно согласился Роман.

Тайка накинула фуфайку и побежала к бригадиру.

Дом Федора был в другом порядке, в конце. Выделялся он застекленной верандой вместо обычного открытого крыльца с козырьком. Резные наличники на окнах, сама веранда были покрашены голубой краской. Тайка хорошо помнила, когда Федор строился. Он привез тогда жену из Малахова, дальней деревни за рекой. Красавица была жена — высокая, чернобровая, с шелковыми густыми и длинными волосами. Тайка восхищалась ею, а когда слышала деревенские пересуды, думала: «Завидуют. Красоте ее завидуют».

Недолго жили они. Таяла, блекла красота на глазах у всех. Лечил сначала фельдшер из Ивановского Андрей Кузьмич. Потом возил ее Федор в районную больницу, был у знаменитого профессора в области — мало что помогало. Умерла через два месяца после операции.

Жил теперь Федор с матерью и пятилетней дочкой.

Он уже спал, когда постучала Тайка. Пришлось ему подниматься с постели. Вышел всклокоченный, в наброшенном на плечи пиджаке.

— Ладно, запрягу, — сказал он, узнав, в чем дело. Она не заметила недовольства в его голосе и благодарно улыбнулась заблестевшими глазами.

— Спасибо тебе за все.

Когда вернулась домой, Роман сидел за столом и смотрел на спящего Егорку.

— Вылитый отец, — сказала Тайка. — Что нос, что глаза.

Ей было приятно, что он смотрел на сына, о чем-то думал. Показалось, что Роман сейчас опять такой же, как два года назад: сильный, ласковый. Два года, несмотря ни на что, представляла она его таким.

— Их, маленьких, никогда не разберешь, — запоздало ответил Роман. — Сначала вроде и на отца, а потом весь в мать.

— Посмотри получше, — сердито начала она и не договорила. Взгляд ее остановился на шестке. Там от жары медленно оплывал леденцовый петух, так неосторожно оставленный ею. Тайка подошла к печке и незаметно от Романа переложила остаток леденца в блюдце. Но потом и этого показалось мало: поставила блюдце на подоконник, боясь, как бы к утру, когда проснется Егорка, от леденца не осталась одна лучинка и лужица сладкой подкрашенной воды. Растай он — и уже ничто не напомнит о приходе Романа.

— Выбрось, — сказал Роман. — Как-нибудь занесу в другой раз.

Тайка пристально посмотрела ему в глаза: «Эх, Роман, опять ты ничего не понял!»

— В другой раз я тебя не пущу, — глухо сказала она, и опять ей захотелось плакать, не за себя — за сына, к которому Роман остался равнодушен.

— Не поймешь вас, баб. То бегаешь, как собачонка, теперь — не пущу. Да я, может, и сам не приду, мне теперь никак нельзя…

— Женишься, что ли, больно часто повторяешь?

— Это еще не решено… Может, еще и с тобой все налажу, может, еще у нас все по-хорошему получится. Как ты на это?

— Нет, Роман, не получится у нас с тобой, — грустно сказала Тайка.

Она прислушалась. Около дома скрипнула колесами повозка. Распахнулась дверь и ввалился злой Федор, в уже потемневшей от дождя брезентовой куртке, в картузе, с которого стекали ручейки. Он неторопливо отряхнул картуз, потом оглядел обоих, дольше остановился на Романе, на его мокром полупальто, грязных сапогах, и шумно вздохнул:

— Поехали, что ли, — хрипло сказал он.

Роман поднялся. Стала одеваться и Тайка.

— Оставь, — мягко задержал ее Федор. — Я сам…

Он вышел первым, Роман за ним. Тайка прильнула к окну. Она видела, как они уселись и Федор хлестнул лошадь кнутом.

Потом она опустилась на лавку, где только что сидел Роман, склонила голову на скрещенные руки и стала думать о том времени, когда еще жива была мать, когда жилось так хорошо и она много смеялась… Сейчас они, наверно, подъезжают к лесу, дальше пойдет болотина километров на пять, до самой деревни, где живет Роман. Подумать только, в Петровки они бегали туда! И ничего! Да и то сказать, девчонками были… Проберется ли Федор по такой грязи?