Николай Вагнер - Счастье рядом

— Репортаж получился что надо! — приговаривал Волегов, перематывая записанную пленку.

— Не торопись! — весело возразил Андрей. — Это только начало. Сейчас мы спустимся в шахту, послушаем разговор врубонавалочных машин. Потом поднимемся на-гора и пойдем к эстакаде. Ты слышал, как про уголь говорил парторг: «Сегодня он загремит в бункере». Этот звук мы тоже запишем на пленку. Пусть слушают все, как идет уголь из новой шахты! А закончим репортаж, когда нагрузят первый вагон и на его место встанет другой. Вот тогда мы и скажем: «Четвертая комсомольская» начала выдавать уголь на-гора.

— Учись, пока я жив, — наставительно приговаривал Андрей, неумело склеивая магнитную пленку.— Это тебе не газета, где нацарапал репортажик и сдал в секретариат. У нас — это только начало. Давай ножницы, давай клей, — отрывисто приказывал он. — Режь! Мажь! Тьфу!

Соединив концы пленки, Андрей звонко пришлепнул их ладонями и сел рядом с Волеговым. Он напоминал сейчас большого ребенка, который смастерил нехитрую игрушку и всем своим существом выражал удовольствие. Сверкавшие глаза Андрея были широко открыты, черные стрелки бровей приподняты, волнистые темно-каштановые волосы взъерошены, подбородок задорно выдвинут вперед.

— Не грусти, брат, научишься!

Волегов хитро улыбнулся.

— Чему радуешься? Думаешь, освоил все премудрости?

— Эти премудрости, — Волегов кивнул в сторону ножниц и клея, — знает каждый газетчик.

— Каждый плохой. А у нас наоборот.

— А я-то думал, ты хороший...

— Критикуешь? — крикнул Андрей и, обхватив шею Волегова, пригнул его к столу.

— Битюг! Слон! — приглушенно кричал Волегов, пытаясь сбросить руку, и когда ему удалось это, вскочил на ноги, схватил графин с водой и плеснул в лицо Андрею. Потом с той же стремительностью он подбежал к магнитофону, вооружился ножницами и угрожающе крикнул:

— Не подходи! Перережу, как пленку!

Перегнувшись вдвое и тряся головой, Андрей далеко разбрасывал брызги.

— Молодец! В надежныеруки передаю свой пост — себя в обиду не дашь!

— Мир? — все еще не выпуская ножниц из рук, спросил Волегов.

— Мир, мир! — добродушно басил Андрей. — Кончай с пленкой, нето опоздаем к поезду. — И Андрей начал стягивать промокшую рубаху. Не найдя полотенца, он этой же рубахой насухо вытер широкую бугристую грудь и надел свитер.

— Готов? — спросил он Волегова и, увидев, как тот укладывает рулоны пленки в плоскую картонную коробку, коротко бросил: — Пошли!

Андрей шагал широко и размеренно. Волегов торопливо переступал короткими ногами, стараясь не отставать. Нередко он даже вырывался вперед, и тогда Андрей начинал свою предательскую команду. Стоило Волегову услышать: «Левой! Левой! Кто там шагает правой?», как он сбивался с ноги и сразу же отставал. Радуясь удавшейся шутке, Андрей начинал насвистывать походный марш, и они быстро шли по булыжной мостовой к приютившемуся в низине вокзалу. В той стороне завершал свой путь оранжевый диск солнца. Отблеск его лучей пламенел на окнах домов и лампионах, которые высоко подняли свои бездымные факелы над лабиринтом железнодорожных путей.

Андрей и Волегов пришли вовремя. Вдоль опустевшей полоски перрона вытянулся готовый к отправлению северогорский поезд. Они быстро разыскали бригадира — рослую чернобровую девушку в васильковом, под стать ее глазам, берете и черном форменном платье с серебряными пуговками. Она улыбалась всеми черточками румяного миловидного лица, но просьбу поняла не сразу: «Что передать, кому передать?..»

— Вот эту коробочку, — терпеливо разъяснял Андрей. — Ивану Васильевичу Плотникову. Он сам придет на вокзал.

— А что в коробочке? — подозрительно спрашивала проводница.

— Любовное послание, — пошутил Волегов.

— А не динамит? — лукаво улыбнулась она, наконец все поняв. — Еще отвечать придется.

Состав дрогнул и начал медленно двигаться вдоль платформы. Андрей поспешно повторил просьбу, объяснил, что именно находилось в коробке, и записал на ходу в блокнот имя девушки. Поезд все убыстрял ход.

— Софья Вакульчик! — мечтательно повторил Волегов и помахал ей рукой. — Наверное, с Украины. До чего хорошие девчата расцветают на той земле! Вот бы взять тебе и жениться на этой Софье Вакульчик. Одно имя что значит — Софья Вакульчик!..

— Вот и женись, хватит глазами стрелять, — в тон Волегову проговорил Андрей.

— И женился бы, да ростом мал. А тебе она под стать— Вообще, зарылся ты. Все хочешь звезду с неба ухватить. То ему пианистку выдающуюся подавай, то...

— Что — то?

— Ничего ты не понял.

— Ну, ну, — покровительственно, но в то же время смущенно сказал Андрей. — Поживем —увидим!

Утром следующего дня пленка с репортажем о пуске «Четвертой комсомольской» была в руках Ивана Васильевича Плотникова. Он специально поднялся пораньше, чтобы встретить северогорский поезд, и вот теперь радовался. Вечерняя передача была обеспечена.

Плотников не сомневался в том, что репортаж у Андрея Широкова получился, и все-таки не терпелось быстрее зарядить магнитофон и послушать пленку.

В безлюдных комнатах радиокомитета Плотников встретил Леонида Петровича Хмелева. Они вместе прошли в фойе, приподняли крышку магнитофона, общими усилиями установили кассеты.

— Включай! — сказал Хмелев и полез в карман пиджака за портсигаром. Диски закрутились, но вместо мужественного голоса Андрея Широкова из динамика полетели взвизгивающие выкрики, напоминавшие героя детских передач Буратино.

Хмелев вскинул дуги бровей и выругал себя и Плотникова:

— Старые мы ослы! Скорости-то разные!

Они принялись искать свободный «репортер», чтобы переписать пленку. Обшарили все углы. Магнитофона не оказалось.

— Придется ждать звукооператоров, — садясь на стул, сказал Хмелев. — Кури!

Плотников взял папиросу и начал тщательно разминать ее. Потом так же неторопливо поднес ее к полным губам и размеренным движением руки чиркнул спичкой.

За многие годы работы в радиовещании он привык к всевозможным неожиданностям и относился к ним спокойно. По крайней мере, так казалось со стороны. Его моложавое лицо никогда не выражало тревоги. Можно было подумать, что он никогда не расстраивался и не переживал неудач. Таким привыкли видеть Плотникова те, кто знал его еще до войны, таким он вернулся за свой редакторский стол после демобилизации.

— Расстроить тебя, что ли? — неожиданно спросил Хмелев, прищурив и без того узкие глаза и выпуская тонкую нескончаемую струйку дыма.

— Что опять? — равнодушно отозвался Плотников.

— Жалоба на тебя. Порочишь честных людей. Не находишь нужным проверять факты.

— Ну, ну, давай, — проговорил Плотников, ничуть не меняясь в лице, продолжая сидеть в прежней позе — ногу на ногу, немного сгорбившись и глядя в окно выцветшими голубыми глазами. Мысли между тем быстро бежали в его голове, он перебирал в памяти события последних дней и связывал их с тем, что сказал Хмелев. Никаких неприятностей, по его мнению, быть не могло. Единственное, о чем Плотников сейчас подумал и что могло вызвать жалобы, — это критические сюжеты, которые он ввел в выпуски известий после долгих препирательств с Буровым.