Николай Вагнер - Счастье рядом

Включив магнитофон и разматывая на ходу шланг, Андрей быстро пошел к месту разгрузки. И в это время услышал встревоженные голоса:

— Поберегись!

Он оглянулся. Прямостволое бревно вздыбилось на вершине только что разгруженной пачки. Подпрыгнув, оно покатилось вниз. В несколько прыжков Андрей оказался у магнитофонного аппарата, схватил его, но отскочить в сторону не успел. Вершина сорвавшегося бревна со свистом ударила его по голени и в тот же миг исчезла между штабелями...

— Скажите спасибо, что я уже не парикмахер, — рассказывал Натан Исаакович Липкин, прижимая к впалой груди перебинтованную руку.

— Вы видели, как я сломал руку? Профессор говорит, что это редкий случай. Я случайно поскользнулся и всей тяжестью рухнул вот сюда. Мои бедные косточки только этого и ждали — они таки не выдержали. Спасибо, что я уже не парикмахер — попробуйте с такой рукой брить клиента. Я помню, когда носил на руках мою бедную Руфочку, а это было, как-нибудь, тридцать лет назад, так мои руки на работе дрожали. Клиенты этого, конечно, не замечали, а я, будьте уверены, чувствовал. Теперь я на пенсии, только на что она мне нужна, если нет ни Руфочки, ни Берты и я остался совсем один.

Липкин говорил без умолку со всеми, кто хотел его слушать, но чаще всего — с Андреем. Их кровати стояли рядом, и тумбочка была на двоих одна. Он же сообщал все больничные новости. Вот и теперь он сел на кровать, уставил на Андрея мутные глаза в красной оправе безресничных воспаленных век и спросил:

— Вы ничего не знаете? Так я вам скажу: сегодня будут менять постельное белье. Я случайно проходил мимо кастелянши и своими собственными глазами видел, как она выдавала простыни.

Третий обитатель этой небольшой светлой комнаты тракторист Евгений Кожевников шумно вздохнул. Он посмотрел равнодушным взглядом на Липкина и закрыл глаза. Натан Исаакович наклонился к Андрею и, снизив голос до шепота, продолжал:

— Откровенно говоря, не иначе, как ждут начальство. Уж если начался такой переполох — будьте уверены, кто-нибудь да приедет. Что вы?

Андрей сказал, что он ничего не говорил, только вряд ли Натан Исаакович прав — белье меняли через десять дней, а прошло всего четыре.

— Не приедут — не надо. Нам и без начальства неплохо. Откровенно говоря, я никогда не думал, что в больнице такой порядок. Всю жизнь боялся попасть в больницу — и вот на старость лет пришлось. И вы знаете, меня вполне устраивает. Это не больница, а настоящий дом отдыха, правда, в доме отдыха я тоже никогда не бывал.

— Еще побываете, Натан Исаакович! Вот почитайте, — Андрей взял с тумбочки «Правду». — Триста шестьдесят миллиардов рублей будет израсходовано на здравоохранение. За семилетку люди получат пятнадцать миллионов квартир!

— Ай-ай-ай, — удивленно запричитал Липкин, качая лысой с несколькими рыжими волосками головой. — Кажется-таки, дожили до настоящей жизни. И кто въедет в эти квартиры?..

— Люди! Все для них, Натан Исаакович.

— Вы, конечно, получите квартиру? У вас большая семья?

Андрей ответил не сразу. Почему-то именно этому старому человеку не хотелось признаваться в том, что он один и ни жены, ни детей у него не было. Но сказать пришлось, и вместо ожидаемого удивления, вместо вереницы уточняющих вопросов Липкин надолго замолчал. Складки на его розовом лбу слились в волнистую гармошку, короткие пучки рыжих бровей забрались высоко вверх. Казалось, что он заглянул в глубокую даль воспоминаний, и вся жизнь промелькнула перед его мысленным взглядом. Наконец он пошевелил сухими синими губами и заговорил упавшим голосом:

— Если бы старому Липкину предложили квартиру, он бы таки от нее отказался. Зачем ему квартира, когда нет ни Руфочки, ни Берты! О, если бы они были живы! Тогда Липкин пошел бы и в местком, и в райисполком, будьте уверены. Он стал бы работать так, как не работал все пятьдесят пять лет, он бы заслужил свое право. А теперь ему надо умереть, потому что одиночество страшнее смерти.

Липкин умолк, пошевелил губами.

— Андрей Игнатьевич, вы хороший человек и не дай вам бог иметь то, что имею я. Минуточку, минуточку! Я таки знаю, то вы скажете — прежде всего работа, коллектив... Так и у меня был этот коллектив и много работы. Но я вам скажу, что коллектив не пойдет с вами ужинать и не будет беседовать перед сном. А если вы доживете до шестидесяти, уйдет от вас и работа. Вот тогда вы вспомните старого Липкина. Человек человеку дает много, только и сам он немножко должен позаботиться о себе. И уж, конечно, моя Берта была мне первым человеком. Берта, Берта... Ее убили фашисты. И вот я вам скажу, провожали меня на пенсию — столько было подарков, а она их не видела, пенсию приличную прямо на дом приносят, а я покручу в руках деньги и брошу их на комод. Какой бы я купил торт, если бы была Берта! Никогда не поверю, что человек имеет полное счастье, если у него ни жены, ни внучки — никого нет. Поверите, когда я выйду из больницы, мне и слова не с кем будет сказать. Нет, одиночество страшнее смерти — это я вам говорю, Натан Липкин! Мне шестьдесят девять лет.

Рассказ Липкина прервал врачебный обход. В палату вошла старшая сестра Апполинария Александровна и звонкоголосая молодая врач Анастасия Николаевна, которую больные называли за глаза просто Настенькой, потому что в белом халате она выглядела совсем девушкой. На вопрос врача, как чувствуют себя больные, Липкин ответил вопросом: как можно плохо себя чувствовать в такой хорошей больнице? Лично его устраивает все, начиная от стола, кончая отношением медицинского персонала.

Кожевников не ответил ничего, только повернул голову к дверям и по обыкновению посмотрел на врача вопросительным взглядом: когда? когда кончится вытяжка ноги?

— Вас, конечно, интересует, когда мы выбросим эту гирьку? Возможно, сегодня, только прежде — рентген.

Кожевников снова тяжко выдохнул из широкой груди воздух и повернул лицо к стене.

— Ну, а с вами, молодой человек, — Анастасия Николаевна обратилась к Андрею, — все ясно. Дело идет на поправку, весь вопрос во времени. Именно этот вопрос вас больше всего интересует? Будем надеяться, что недельки через две сможете взяться за костыли. Раньше ничего не получится. И никто нам с вами тут не поможет.

Когда Евгения Кожевникова привезли с рентгена, он словно ожил.

— Теперь, братцы, все, — кряхтя и улыбаясь, приговаривал он. — Потянули из меня жилы и буде. И это приспособление — к чертовой бабушке, и грузила эти! А ну, старина, — обратился он к Липкину, — иди сюда, рассказывай свои байки.

Липкин приблизился бочком к кровати Евгения, поморгал красными веками, облизнул губы, спросил: