Алексей Першин - Не измени себе

Борис опешил, но тут же овладел собой.

— А не подавишься? В ней пуда два.

— Ты это брось… Брось шутки шутить. Мой крючок, моя леска, моя рыба…

— Ладно. Пусть будет так. Бери свою рыбину и плыви к берегу.

Пашка испуганно охнул, оглянулся. Круглое лицо его с тонкой стрелкой проступавших усиков посерело. Берег отсюда скорее угадывался, чем был виден.

— Ты что? Ты это что задумал? Ты это брось… Ишь ты! Не имеешь никакого права.

Борис улыбнулся (он представил себе, как бы добирался до берега Зыков со своей рыбиной в обнимку) и с неприязнью оглядел товарища. Вот друга нажил! Знал, что жадноват, по чтобы до такой степени!.. Разве он вытащил бы такую рыбину один? Когда рыбаки вместе ловят, то ведь и добычу делят пополам, это всегда соблюдалось строго. И вдруг — «моя рыба», «мой крючок»!..

Они стояли над длинной обмякшей рыбиной, хвост которой с неровным плавником свисал со скамейки, и молча смотрели друг на друга. Борис — презрительно, Пашка — отчужденно, почти враждебно.

— Черт с тобой! Стоило бы, конечно, тебя выбросить за борт с твоей рыбиной. Да уж ладно… Берись за весла. Только греби, больше я церемониться не стану, какие бы у тебя ни были поджилки… Понял, торговец?

И снова они гребли. Когда устали, решили пообедать. Борис развязал свой узелок, молча положил его на середину. Пашка быстро окинул взглядом его содержимое: краюха черного хлеба с овсюгом, несколько луковиц, шесть яиц, пять вяленых вобл, соленые огурцы, целый вилок квашеной капусты. Взглянул и отодвинулся от Бориса. Из своей котомки достал большой кус мяса, четверть буханки серого ноздреватого хлеба и стал торопливо жевать. Желваки ходили на скулах, щеки раздулись — Пашка торопился.

Борис, хрустнув сочной луковицей, хотел было заметить Пашке, чтоб он, чего доброго, не подавился и чтоб жевал получше, но, обернувшись и увидав черную хмарь, выползавшую из-за горизонта, многозначительно присвистнул.

От бури им уже не уйти. Берег далеко, к нему и за два часа не добраться, как бы быстро они ни гребли.

Вот в спину ударил ветер, пока еще прерывистый, он будто испытывал свою силу.

Борис крикнул:

— За весла! Быстрее!

Пашка замешкался, видно, еще ничего не понял.

— Брось котомку, или я ее выброшу за борт!

Обернувшись и увидав тучу, Пашка заметался. Стал котомку завязывать, потом бросил, схватился за весла.

На этот раз он греб умело, сильными рывками, ни одного лишнего движения.

Ветер окреп. По воде прошла рябь, потом заплясали волны. Вот ветер стал срывать их верхушки, пенить воду. Лодка переваливалась с волны на волну, управлять ею становилось все труднее.

И тут Борис вспомнил об одеяле. В несколько минут он поставил слежку-мачту, закрепил ее и стал натягивать одеяло. Ветер вырывал концы, мешал работе, но все-таки Борису удалось затянуть узлы и соорудить парус.

К счастью, ветер оказался попутным. Ход лодки заметно увеличился. Борис сел за кормовое весло.

Пашка греб не останавливаясь.

Стало быстро темнеть. Вот тяжелая туча настигла лодку. Ударили косые струи дождя. Холодные, колючие. Они тотчас ослепили обоих. Пашка закрыл глаза. Борис одной рукой заслонил лицо, а другой держал кормовое весло — перевернуться сейчас ничего не стоило.

От дождя стало еще темнее. Туча постепенно закрыла все небо. Дождь не ослабевал, нарастали и волны. Они круто вздымались над лодкой, грозя перевернуть ее. «Каравелла» стала быстро наполняться водой.

— Пашка! Бери ведро, вычерпывай воду.

Зыков послушно исполнял приказания. Но как ни сноровисто он работал, вода почти не убывала…

А ветер, найдя какую-то щелочку между мачтой и парусом, стал жутковато посвистывать. Началось с тихого посвиста, но этот свист нарастал, становился все пронзительней, выворачивая душу наизнанку. Он будто потешался над рыбаками.

Вспышка молнии, а вслед за ней грохот ослепили и оглушили обоих. И будто издали донесся странный вой.

«Что это? — удивился Борис. — Уж не Пашка ли?»

— Пашка! Черпай! Вода прибывает. Утонем.

— Не могу я.

— Тогда иди на корму. Я возьмусь за ведро.

— Я ничего не могу, — послышался слабый стон Зыкова. — Мутит меня.

— Бери ведро! Последний раз говорю, бери ведро!

В тоне Бориса было, видимо, нечто такое, что заставило Пашку схватиться за ведро. Вода в лодке стала заметно убывать. Минут через пятнадцать дно почти очистилось.

Дождь ослабевал, хотя на небе не было и намека на просвет, а ветер все набирал силу. Начала угрожающе скрипеть мачта.

Борис с опаской посматривал на нее: хоть бы выдержала…

Бег лодки все ускорялся. Казалось, она летит по воздуху, едва касаясь волн. Если при такой скорости их выбросит на берег, «каравелла» расколется, как орех. Нетрудно было представить, что будет с ними.

Борис стал всматриваться в даль. По его расчетам, берег должен был быть рядом. Но за серой пеленой дождя ничего нельзя было разглядеть.

«Неужто направление ветра изменилось? — снова со страхом подумал Борис. — Как там Пашка?»

Он поднялся, чтобы посмотреть на него, но опять совсем близко ударила молния, сильный порыв ветра толкнул Бориса, и он, чтобы не упасть, схватился за парус, который тотчас с треском лопнул. Лодка мгновенно потеряла скорость, силой инерции Бориса бросило на мачту, мачта затрещала и вместе с Борисом обрушилась на Пашку. Тот завопил от страха.

Пока лодку не развернуло бортом к волне, Борис успел выбросить мачту с одеялом за борт и взялся за весла.

— Держись, Пашка! Греби! Берег рядом!

Борис кричал, что берег близко, хотя сам в этом не был уверен.

— Слышишь, греби! — снова крикнул он.

Если лодка не перевернется, их куда-то должно же вынести?.. Хоть бы знать, где находятся.

Пашка, схватившись за грудь, время от времени перегибался через борт, но, напуганный кипением воды за бортом, отшатывался, и этот испуг на какое-то время прекращал рвоту.

Стало жаль товарища.

— Пашка, греби… Изо всех сил греби! Иначе ты совсем свалишься.

— У меня нет сил.

— Ну, ну, не будь тряпкой. Греби!

— Не могу.

— Берись за весла. Ну, быстро! Вот так. Греби! И глубже дыши. Как можно глубже…

Греб Пашка сначала слабо, а потом все сильнее и сильнее. Тошнота прошла. Но было видно, как ему плохо. Даже сумраке сгустившихся туч. В лице ни кровинки, в глазах — животный страх. Особенно неприятно было смотреть его раскрытый в отчаянии рот.

— Кныш, черт тебя подери! Закрой рот и ровней держи. Главное, чтобы не подставить волне борт. Ты слышишь?

— Слышу.

Зыков приходил в себя. На лице его появилось осмысленное выражение.

— Оглянись, Борька. Неужто берега не видно?

— Мгла закрывает. Но он скоро…

Борис не окончил фразы. Раздался гром, и синее пламя вспыхнуло где-то совсем рядом. На какое-то мгновение молния высветила берег. Уже совсем близкий. Правда, не такой высокий, явно не улагинский.