Алексей Першин - Не измени себе

Женя молча повернулась и хотела уйти. Но Сашка упал на колени, обвил руками ее ноги.

— Люблю я тебя, Женя. Люблю!.. Пойми ты! Это выше моих сил.

Он будто присох к ней. Целовал ноги, руки, платье. Голова у нее закружилась…

Об остальном не помнит…

А Сашка был потрясен тем, что эта, казалось бы прошедшая Крым и рым и медные трубы Женька, — оказалась девицей. Но даже если бы действительно были в ее жизни те медные трубы, он, Сашка, все равно бы женился.

С нежностью он целовал Женю. И вдруг из глаз его брызнули слезы.

Женя с удивлением смотрела на его слезы.

— Почему ты плачешь?

Он и сам удивился:

— Разве я плачу?

— Ну, конечно, — она провела пальцем по его щеке.

— А я и сам не знаю. Это от счастья, наверное.

Только сейчас Женя окончательно поняла, что происшедшее отрезало ее от Бориса…

Кажется, у нее начиналась новая жизнь.

Женя заплакала. Ведь знала же, знала, что так и случится, и все-таки шла. По краю пропасти ходила, но себя берегла, а тут… Она плакала горько, с раскаянием. Как же она будет теперь жить? Ведь нужен-то ей только Борис.

Но почему? Почему он молчал о главном? Что-то, стало быть, его останавливало. Женя была уверена, что встреча с Борисом тогда, осенью, у столовой, не первая. У нее острая память. И сейчас, всхлипывая и давясь слезами, она упорно хотела вспомнить, где она видела Бориса впервые. Именно сейчас. Ей казалось, что вспомни она это, и все, все станет на свое место.

Ну где и когда она могла видеть Бориса?.. Постой-ка… Как-то он говорил, что в Москву приехал в конце мая. Да, она тогда… уже начала «работать». С Васькой Губошлепом… Точно, с ним!

И вдруг словно молнией высветилось лицо Бориса. Казанский вокзал… Парень искренне поверил, что у нее стащили чемодан, что она просит помощи. Да, она даже вспомнила и о своем мгновенном раскаянии: нельзя, нельзя этого парня обижать. Васька хотел цапнуть чемодан, но раздался визг того, плосколицего, отгадавшего их намерения.

Женя была рада, что у них ничего не вышло. Больше того. Именно тот случай стал в какой-то степени поворотным в ее жизни. Она почувствовала отвращение к себе. Роман избил ее, когда она заявила, что больше не станет «работать» в его шайке.

Выходит, Борис ее искал? По заданию или по собственной воле?.. Тогда в столовой предчувствие ее не обмануло. Правда, все случилось к лучшему. Вон сколько у нее друзей стало!

А может, Борис жениться-то вовсе и не думал? Может, специально вывел на большую дорогу, чтобы она нашла свое счастье? А она, дура, влюбилась в него по уши, ждала, надеялась, а он… перевоспитывал ее!

— Ну, хватит, хватит, Женя, — задыхаясь, шепотом говорил Сашка. — Я же люблю, люблю тебя, дурочку… Я жить без тебя не могу. Можешь ты в это поверить?

— Н-никому… н-никому я не верю. Подлецы! Все вы подлецы… Жить просто не хочется.

— Глупенькая! Да у нас с тобой такая жизнь пойдет. Только верь мне. Плохим я был, Женя, каюсь. Но с прошлым покончено. Скажи честно: хочешь быть моей женой?

Женя резко повернулась к нему.

— А ты… ты не врешь случаем, ненаглядный? Клялся в любви Тамаре, а замуж зовешь меня. Ты мне одолжений не делай. Не думай, не слабачка. Захочу — и у меня будет инженерский диплом.

«Ненаглядный» Сашу покоробил, а остальное он воспринял как согласие Жени и едва не задохнулся от радости.

Женя понимала — Сашка ее действительно любит. Что же делать ей? Надо как-то решать, но посоветоваться не с кем. Ах, если бы рядом была мама!

И вдруг вспомнилась их с матерью недавняя встреча. Женю срочно попросили в партком комбината.

— Я… в партком?!

— Конечно, если ты Евгения Пухова.

— Но я же беспартийная.

— В партком ходят не только партийные.

Удивление и любопытство вызвало в ней это приглашение.

Ожидал Женю симпатичный молодой мужчина. Он сразу же заулыбался и пошел ей навстречу.

— Как вы удивительно похожи на свою мать! — сказал он, пожимая ей руку.

— Вы знаете маму? — Женя не сводила с него глаз.

— Еще бы мне не знать! Я и вас, Женечка, знаю. А вот вы меня забыли.

Женя и в самом деле где-то раньше видела этого человека. Но мысль эта искрой мелькнула в голове и была вытеснена сообщением о матери. Она, оказывается, находилась сейчас за городом.

Выехали минут через пятнадцать. Дорога заняла около часу. Подъехали к закрытым воротам. Шофер три раза проквакал клаксоном, и створки ворот начали медленно расползаться в стороны…

Женя увидела мать сидящей за большим письменным столом. Она что-то быстро писала. Но вот мама подняла голову и вскрикнула. Плача, они прижались друг к другу.

— Женечка! Девочка моя! Ненаглядная моя! Кровиночка! Какая ты стала… — мать отстранила ее от себя, посмотрела, погладила по голове, потом прижала еще крепче. — Прости меня! Столько ты пережила, бедняжка…

— Ой, мама! Мамочка! Миленькая!.. Если бы ты знала!..

Если б только знала!.. — захлебывалась Женя в рыданиях, словно какую плотину открыли в ее душе, и все накопившееся вырывалось слезами.

Они перебивали друг друга, говорили и говорили, и обе беспрерывно плакали. А Голубев в это время стоял неподалеку, переминался с ноги на ногу и не решался вставить хотя бы слово.

— Софья Галактионовна, — наконец обратился он к матери, — я заеду за Женей ровно через три часа.

— Как через три? — испугалась мать. — Может, Женя переночует здесь?

— К сожалению, нельзя. Завтра у вас каждая минута на счету.

— Спасибо и за эти три часа, — ответила мать.

— Не прощаюсь, — Голубев поспешно вышел.

Женя заторопилась, она рассказывала матери о Романе, о его банде, не скрывала даже мелочей.

Но особенно много она говорила тогда о Борисе Дроздове.

— Дроздов! Дроздов! Подожди-ка! — Софья вытерла слезы, подошла к столу, выхватила из стопки бумаг номер газеты. — Здесь тоже о Дроздове. Не этот ли?

— Это он, мамочка. Он!

— Хороший парень. Внешне, во всяком случае. Если это все правда, что о нем пишут, везучая ты у меня, Женя. С таким не пропадешь.

— А я его, мамочка, первое время за милиционера принимала, — улыбалась сквозь слезы Женя.

— Почему у тебя сейчас-то такое предубеждение против милиции? Туда отборные люди идут.

— Ох, мама! Ты же знаешь, что мне напел Роман: дочь кулака, Соловки, Сибирь…

— Твой отец не был раскулачен, поэтому он и не значится в списках как кулак.

— Но где же он? Что с ним?

— Отца нет. Нет у тебя, Женя, и дома. Дом сгорел, отец погиб во время пожара.

Женя побелела, прижала ладони к щекам.

— Как же так?!

— Не имею о том понятия, — сухо ответила Софья.

— Почему же его не спасли? Бедный… — Женя опять заплакала.

— Тебе жаль его? Добрая ты, незлопамятная душа, — мать ласково погладила Женю по голове. — Он никогда не жалел и не любил нас с тобой, от меня хотел избавиться. Ты же знаешь, сколько я провалялась в больнице.