Илья Лавров - Встреча с чудом

Они — близнецы. Но как не похожи они друг на друга! Ася — тоненькая, крепкая, гибкая, словно стальной прут. Ее странные, оленьи глаза смотрели немного хмуро и тревожно. На лоб валились вьющиеся, по-мальчишески коротко остриженные черные волосы.

Ярослава же статная и крупная, с веселыми губами и глазами. На спину ее падают белокурые толстые косы...

Остановился пассажирский «Москва — Владивосток». Выглянуло солнце, осветив мокрый, чисто промытый дождем состав.

Ася и Славка зашли в вагон-ресторан. Здесь все сверкало. Стекло, никель, вазы, ножи, бокалы вспыхивали, швырялись зайчиками, протягивали тугие, горячие лучики. Пахло яблоками и лимонами, будоража сердце тоской о юге. Буфетчица натянула под потолком веревочку и повесила на нее черные гроздья винограда. Когда вагон дергался, они тяжело качались. «Откуда эти гроздья? — думала Ася. — Пылинки каких дорог осели на них? Чьи пальцы касались их?»

В вагоне-ресторане сидели седой, могучего сложения капитан в морской форме и очень красивая, по-мужски властная летчица в сером кителе с золотыми нашивками. Им только что открыли бутылку шампанского, из черного горлышка вился белый дымок.

Сестры на миг зажмурились и взялись за руки. Чувствуя себя никому не интересными школьницами, торопливо купили кулек яблок. Но им так хотелось хоть немного подышать воздухом морей и облаков, что они попросили бутылку лимонада и присели на краешки мягких стульев. Славка откровенно глазела на капитана, на его черный китель, на золотой кортик.

Ася разлила лимонад. На миг стаканы наполнились одними пузырьками. Шипя, лопаясь, они мелко брызгали в лицо и оседали золотистой легкой влагой.

— Какие милые девочки, — услыхали они голос летчицы.

Моряк уже заметил их восхищенные глаза. Он улыбнулся, вытащил из вазы белый в красную крапинку, точно ситцевый, георгин, лиловую астру и осторожно, ласково бросил их сестрам.

— Ловите!

Они враз поймали по цветку, покраснели, засмеялись и убежали из вагона...

И вот сейчас на столике склонялись через край стакана эти цветы.

В комнате было темно. Сестры лежали, широко открыв глаза. Зычно затрубил паровоз, и Ася, глубоко вздохнув, сунула руки под затылок. Ей представилась дорога, бесконечные расстояния.

В окно ударил паровозный луч, пополз по стене, озарил призрачным светом голые локти и лицо Аси, роскошные, свесившиеся до полу косы Славки, лежащей на кушетке.

Дорога кричала им разными голосами, могуче дышала паровозными топками, манила говором и лязганьем колес, пела буферами, вперяла в окна огненные глаза, пахла дымом и гарью.

Звала.

Тревожила.

Эта великая дорога извивалась от Москвы — через Урал, через сибирские таежные дебри — до гудящего океана. По ней мчались и мчались люди.

Какие люди? Откуда? Куда?

Удивительно пахло яблоками и мандаринами в поездах, несущихся с юга. Дорога рассказывала о незнакомых краях и странах большой цветущей земли. По дороге иногда спешили на фестивали кудрявые негры, ласково-улыбчивые китайцы, смуглые индонезийцы с томными глазами, попадались туристы из Англии, Америки, Италии. И каждый тревожил сердце, напоминая, как велика Земля — Жилище Человечества — и как она хороша.

— Клянусь тебе, Славка, — вдруг зашептала Ася, садясь в кровати, — я все же приплыву к своей гавани! Я буду штурманом!

— Иначе можно засохнуть на корню, — согласилась Славка. — Без моря тоска смертная!

И она, перебирая косы, тихонько запела:

Ася поддержала ее:

— Отец услышит, шею намылит, — Славка озорно засмеялась.

— Иди ко мне, будем мечтать, — шепнула Ася. Зашлепали босые ноги, заскрипела кровать. Обе фыркнули в подушку, о чем-то зашептались.

Комнату свою они называли каютой. На стенах ее бушевали цветные штормы Айвазовского, а между ними висела старенькая фотография сурового усатого моряка-богатыря. Его могучую грудь обтягивала полосатая тельняшка, ветер забросил на плечо ленточки бескозырки. Это был дед Аси и Славки. Он служил на знаменитом броненосце «Потемкин». После разгрома восстания деда повесили. В семье сестер жило много легенд об этом отважном матросе. Дед и разбудил в их душах мечту о море. Они считали себя потомственными морячками, хотя моря и не видели, а любили его только по книгам. Вдаль уплывали корабли с гулкими парусами, скользили, как по воздуху, невесомые шхуны, проносились корветы, на лиловом горизонте дымили грозные эскадры. Из синих морей вдали появлялись макушки пальм, с прекрасных островов дул нежный бриз, пахнущий лимонами. Шумели иноземные гавани, свистел ветер в снастях, развевал ленточки бескозырок, суровые капитаны давали команду, добрые матросы возились на палубе с медвежонком.

Все это жило и шумело в любимых книгах Новикова-Прибоя, Станюковича, Стивенсона, Александра Грина.

Но обложки этих книг пахли мамиными капустными пирожками...

На другой день вечером пришли сестры из кинотеатра, а стол уже был накрыт. В углу притулился мамин брат дядя Ульян с тетей Парасковьей, тяжело расхаживал папин брат дядя Вася. Мама говорила о дяде Ульяне, что он «мужик смирный, безответный, кроткий». Работал он в артели бондарем. Стесняясь нового суконного пиджака и боясь запачкать начищенные сапоги, он сидел, положив руки на колени. Ловкие, умелые, когда орудовали с клепкой и обручами, сейчас руки казались беспомощными и неуклюжими. Они лежали с растопыренными узловатыми пальцами, точно грубо вырубленные из дерева. Асе даже показалось, что если он хлопнет рукой об руку, то раздастся деревянный стук.

Жену его Парасковью все звали Паруньей. Она все обнимала племянниц, приговаривала:

— Только бога не забывайте, деточки, бога не забывайте! А уж он, милостивец, если угодите ему, натолкнет вас на счастье. Все в руках божьих! Его воля!

Сестрам странно и неприятно было слушать эти рабские слова.

Глаза у Паруньи подслеповатые, издали казалось, что их и нет, а просто темнеют какие-то пятна.

Из родных больше всех сестрам нравился дядя Вася. Ему уже пятьдесят, но он все еще бесшабашный гуляка, беззаботная, забубенная головушка — ни кола ни двора у него нет! Работал он и печником, и шофером, и буровым мастером, и токарем. По вербовке объездил чуть ли не всю страну: бурил с геологами землю Татарии, горы на Сахалине и Курилах, живал на берегу Байкала.

Поглаживая бугристую лысину, раздувая большие ноздри, он простуженным басом громыхал:

—Гулевань, ребята! Живи широко! Знаете, как в Забайкалье говорят: «Сто грамм — не водка, сто рублей — не деньги, сто километров — не расстояние!» С размахом живут сибиряки.