Вячеслав Пьецух - Предсказание будущего

Я взял шашки, с трудом изобразил на лице удовлетворение и отправился восвояси.

На обратном пути я обозревал публику: в первом салоне, если вести счет от помещения проводника, ехала беременная молодуха с опухшей, словно заплаканной физиономией; в четвертом — изумительно красивая женщина, темноволосая, причесанная на прямой пробор, этакая казачка; в пятом салоне какие-то криминальные типы играли в карты; в седьмом — пожилые кавказцы в войлочных шапочках с кисточками у виска готовились пировать.

Вернувшись в наш закуток, я разочарованным жестом дал понять, что чая не будет, потом продемонстрировал попутчикам шашечницу и уселся на свое место. Как оказалось, к моему возвращению наша компания уже серьезно разговорилась.

— Я вообще удивляюсь! — восклицала миловидная провинциалка. — Что это за манера такая: как чуть что не по мне, так немедленно на рожон?! Ну никакого уважения к личности! Попеть человеку и то не дадут!..

— Какое может быть уважение к личности, — сказал богатырь, — когда нас в общей сложности двести восемьдесят миллионов! Но вообще это, конечно, безобразие, потому что попеть каждый имеет право.

Канцелярский тип злобно посмотрел сначала на провинциалку, потом на богатыря и как-то увертюрно, предварительно заморгал. Видимо, он что-то хотел сказать, по как раз в эту минуту в наш вагон забрела дама в ушанке с железнодорожной кокардой и закричала:

— Талончики на такси! Кто желает талончики на такси?!

Канцелярский тип, сбитый с толку этим диковинным предложением, промолчал.

— Чего-чего, — сказал седенький старичок, — а уважения к личности нам действительно не дано. Я бы даже отметил: в принципе, биологически не дано. И это тем более загадочно, что средний советский человек — обязательно личность, в том смысле, что он, так сказать, всеобъемлющий человек. Например, наш брат может быть одновременно накопителем, оболтусом, работягой, романтиком, хорошим семьянином, бабником, зверем… ну, и так далее. Но даже в тех случаях, когда наш брат вроде бы одномерен, когда, скажем, он просто бабник, то он обязательно в такой отчаянной, беспардонной степени бабник, что это опять же выходит — личность.

— На кого это вы намекаете? — спросил богатырь.

— Я ни на кого не намекаю, — улыбнувшись, сказал седенький старичок. — Я говорю, что вот, например, немцы или французы, наверное, в гораздо большей степени, нежели мы, производители, потребители, законоисполнители, вообще граждане в строго муниципальном смысле этого слова, зато наш человек в гораздо большей степени человек. Однако скажи я сейчас какому-нибудь обожателю Петра Ильича Чайковского, что я Чайковского в грош не ставлю, а превыше всего ставлю, положим, какого-нибудь Дебюсси, он за милицией побежит…

— Правда! — сказал я. — Ей-богу, правда!

— С другой стороны, — вступил канцелярский тип, предварительно окинув меня неприятным взглядом, — настораживает безответственность нашей смены в том смысле, что она словам отчета не отдает. Вот сейчас молодой человек ни к селу ни к городу приплел бога. Зачем он его приплел? А ни за чем, по недоумению он приплел это вредное междометие, из чего я делаю вывод, что наша смена словам отчета не отдает. Народ, понимаете ли, кругом наяривает атеистическую пропаганду, а в устной речи постоянно допускаются всякие безответственные слова, которые, безусловно, снижают общий антирелигиозный на кал. И всем хоть бы что!

Меня так разозлили эти слова, что я решил в отместку созорничать.

— А я, папаша, верующий, — сказал я, хотя в действительности меня следовало бы отнести не то что к неверующим, а прямо-таки к махровым материалистам. — Так что бога я приплел не для красного словца, а по внутреннему убеждению.

Канцелярский тип обомлел; он испуганно огляделся по сторонам, как бы делясь со всей честной компанией своим ужасом, потом ударил себя ладонями по коленям и воскликнул:

— Вот это да! Вот это называется — дожились! Старики и те нынче в боге разочаровались, а так называемая смена во весь голос заявляет о своих преступных — я не побоюсь этого слова — преступных заблуждениях и не краснеет!

— Вы что, действительно верующий? — проникновенно спросил меня седенький старичок.

Перед этим старичком я валять ваньку не собирался, и, если можно было бы как-нибудь дать понять, что я попросту дурачу нашего пришибленного попутчика, я бы ему, например, объяснительно подмигнул, но канцелярский тип по-прежнему возмущенно на меня пялился, и, таким образом, пути к отступлению у меня не было; я кивнул.

— Гм! — произнес старичок. — Это, во всяком случае, удивительно.

— А по мне, — сказал богатырь, — верь ты хоть в Магомета, хоть в домовых, — главное, чтобы человек был хороший. Внимательный, серьезный, работящий, и чтобы все в дом, все в дом!

Вслед за этими словами он вопросительно посмотрел на провинциальную девушку и как бы невзначай покрыл своей лапищей ее кисть; девушка вздрогнула, высвободила кисть и зарделась.

— Извините, но это довольно легкомысленная позиция, — сказал мне седенький старичок. — Безоглядно возводить какую бы то ни было гипотезу в категорию истины, в сущности, так же нездорово, как видеть то, чего нет.

В эту минуту у меня над головой заворочался невидимый пассажир, затем с верхней полки посыпались хлебные крошки и раздался приятный голос:

— Положим, папаша, и ваша позиция не безупречна. Ну с чего вы взяли, что верить в бога означает видеть то, чего нет? Какие у вас на это имеются доказательства?!

Судя по голосу, невидимый пассажир был худощавым человеком среднего роста, с приятным лицом и внимательными глазами. Еще я почему-то решил, что на левой щеке у него непременно есть родинка.

— Ну, почему… — сказал старичок, — доказательства мы найдем. Например: если бы бог существовал, то для разума это было бы очевидно.

— В том-то все и дело, что это для разума очевидно! — с сердцем сказал невидимый пассажир. — Другое дело, что это не для всякого разума очевидно, а для разума романтического, заинтересованного и, главное, запуганного кое-какими трагическими загадками. Судите сами: разве существование человека в ракурсе его бесподобности на фоне природы не есть прямое доказательство того, что существование бога очевидно?! А наше превращение на пути от вируса до Эйнштейна, которое настолько же может быть детищем грубой эволюции, насколько вероятно, чтобы в результате беспорядочного движения атомов сам собою, то есть нечаянно сложился автомобиль. Наконец, мы с вами сейчас едем в поезде и разговариваем о боге; может быть, то, что вот мы сейчас едем в поезде и разговариваем о боге, есть как раз самое веское доказательство того, что он есть. Я уже не говорю о любви, природу которой материализм даже не пытается объяснить, я уже не говорю о феномене добра, в частности, выступающем в противоестественном, с точки зрения природы, качестве самопожертвования, я уже не говорю о неукоснительном торжестве добра над злом, как бы продолжительно и могущественно оно ни было. Вот это действительно доказательства!